Унцукуль — металл и дерево

А мы — да. Почти добрались. Как подарок легло перед глазами голубое с бирюзовым и синим полотно Ирганайского водохранилища — стало будто прохладнее. Из глубины, как руки торчат ветви — сады тут были, ушли под воду. Сейчас еще немного, немножко совсем… Уф. Доехали. Унцукуль! Слово-то, какое. Скажешь вслух — легкий металлический звон повисает в воздухе, словно ударили молоточком по мельхиоровым и серебряным пластинкам. Напишешь — смотрится будто часть древнекобанского орнамента, а это вам не шутки, это страшно подумать, какая древность — ХII-IV вв. до нашей эры. Само унцукульское ремесло — «орнаментальная насечка металлом по дереву» вот оно, оказывается, как называется — конечно, помоложе. Конец 18-го — начало 19-го, говорят ученые. Но меня больше интересует, почему именно тут, в Унцукуле и нигде больше? Разве в других местах не растут кизил, абрикос, орех, древесина которых годится на трубки и трости с табакерками? Разве серебро и мельхиор не были известны жителям соседних сел? И главное — кому первому пришла в голову мысль разукрасить деревянную гладкую поверхность всеми этими «птичьими следами», «колодами», «мышиными хвостами» и прочими узорами?

— Зачем так глубоко копаешь?

Нурмагомед Абдуллаев, в доме которого мы сидим, слегка хмурится. У стены большой плазменный телевизор, спортивный канал, темнокожий спортсмен несется по беговой дорожке, в руках у самого Нурмагомеда навороченный мобильник, он современный человек с высшим образованием. Работает в местной школе замдиректора по военно-патриотической работе, «патриот», как сам себя называет, он все знает об ОБЖ, про автономное выживание и куда прятаться в случаях техногенной катастрофы, а тут к нему пристают с расспросами о заурядных событиях, черт знает, какой давности.

— Говорят, лет 200 назад скачки были тут на третий день Уразы и парень один, наездник пришел с кнутом, а на нем были насечки. Ну, всем понравилось, захотели себе такое. И началось… Слушай, я точно не знаю, напишешь — люди смеяться станут, скажут — вот наврал ты, Нурмагомед. Ты лучше об ее отце напиши, — Нурмагомед кивает в сторону жены Разият. Имя ее, по словам мужа, переводится с арабского как «веселая», «довольная», но выглядит Разият скорее, усталой. Машет рукой — надоели уже журналисты. Отец Разият Идрис Абдуллаев был генеральным директором здешней фабрики, пока в 90-х все не развалилось. Сына брал с собой на работу, а дочь учил дома — тогда не принято было девочек к «мужскому делу» подпускать.

— Тесть никогда не разрешал никому весь процесс снимать! Как почему? Чтоб чужие наши секреты не узнали. А в 78-ом его в саму Москву вызывали, реставрировать чернильный прибор, который горцы Ленину подарили. Ну, он поехал, сделал все, как надо. А деньги не стал брать.

— Из уважения к мастерам, которые прибор делали?

— Наверное, к Ленину.

— Я бы Ленину ничего дарить не стал, — это уже Джафар племянник Нурмагомеда. Он улыбчив, разговорчив, белая рубашка с короткими рукавами, несмотря на жару, выглядит свежайшей. «Пива вы здесь не найдете, — говорит Джафар, — магазин один сожгли, слух пошел, что из-за спиртного, теперь никто не торгует. И сигареты только в одном магазинчике, там, повыше».

— А почему? В селе мало курящих?

— Да нет… Не понимаешь что ли?

Странно, я читала, что Унцукуль был знаменит своими корешковыми трубками. Участник Кавказской войны Костенецкий писал, что тут лучшие трубочные мастера на Кавказе, встречали, мол, толпами, предлагали купить трубки и такие, и разэтакие. Казалось бы, отношение к курильщикам и к самому табаку должно быть иным. Более лояльным.

Джафар вдруг замолкает, прислушивается и, кивком указав в сторону горы, прикрывающей Унцукуль с тыла, говорит добродушно: «Перестрелка». А я-то принимала эти дальние приглушенные звуки за мирный перестук молоточков. Мне так нравилась мысль, что в каждом доме этого тихого зеленого села сидят седоусые мастера и вбивают серебряную проволоку в бок кувшина или тарелки, или…

— А что у вас сейчас в ходу, что котируется?

Нурмагомед грустнеет:

— Все, за что платят. Тема монументализма приветствуется. Ну, смотри, коньячный набор, ваза, тарелка для фруктов — это нормально. Но зачем двухметровый стол огромный, шкаф, герб делать? Завтра еще унитаз закажут! Я бы за Царь-пушку сувенирную, с ядрами — а у нас и такое заказывают — не взялся. Есть такая вещь, — Нурмагомед смотрит поверх очков и берет паузу, как профессиональный актер, — эстетика!

Он вообще выглядит и говорит очень солидно, будто все время помнит о возможных техногенных катастрофах и правилах спасения при них. И только, когда думает, что его никто не видит, совершенно по-детски трогает кончиком языка верхнюю губу. Такая гримаска, напоминающая, что когда-то этот мужчина был мальчишкой, наверняка появляется на его лице и когда он работает, обтачивает на станке заготовку для вазы или тарелки. Впрочем, этого мы не узнаем. Показать нам мастерскую Нурмагомед не может, мы не вовремя, в доме ремонт. И Разият тоже некогда демонстрировать нам все тонкости насечки. А, возможно, вспомнилась папина наука — не показывать чужим технологию, не выдавать секреты. Впрочем, рядом живет другая семья. У них ремонта нет, занимаются они тем же ремеслом и Нурмагомед, с легким сердцем отправляет нас к соседу, напутствуя.

— Напиши, что мы не только теракты умеем!

Они умеют не только теракты, это точно. Густой сладкий запах персиков окутывает нас, как только мы переступаем порог дома Ахмедовых. Главу семейства тоже зовут Нурмагомед, жену его — Айшат. Семья делает заготовки на зиму, под лестницей, ведущей на второй этаж, стоят банки с персиковым компотом. Айшат — в платье с «турецкими огурцами», в косынке с теми же «огурцами» — кивает на свой рабочий столик «Чем соленья, варенья — я это больше люблю!». Очень ее понимаю. Когда ты сидишь за рабочим столом — домашние не пристают к тебе с разными глупостями типа хозяйственных забот. Правда, на моем столе компьютер и блокноты, а тут… В трех выдвижных ящичках — огромное количество щипчиков, резцов, железяк и разных специальных инструментов, имя которых я не знаю. Даже электросверло есть и еще воск в маленькой баночке, чтобы проволока легче входила в древесину. Поверхность стола затянута чуть провисшим черным дерматином, под ним, кажется, проложено что-то мягкое, иначе можно было бы с ума сойти от бесконечного стука молоточка. Айшат не носит колец, ее пальцы погрыз артрит — профессиональная болезнь, как она говорит. На правой ладони мозоль.

— Я когда в больницу пришла, доктор удивился, где работаете? — спрашивает. А я вот где работаю!

Айшат берет заготовку вазы, шило и демонстрирует, как появляются такие мозоли. Шило и 34 года работы — вот рецепт. Дерево мягких пород, но это все же дерево, чтобы проделать в нем углубление надо налегать всем телом.

— Попробуешь?

— Рискни, рискни, — подначивает Русик, наш фотограф.

Рискую. Со стороны все очень просто. Сажусь, надеваю на большой палец левой руки кольцо проволоки, той же рукой беру заготовку, а правой — странную штуку, похожую на помесь ножниц и плоскогубцев — ею и держат проволоку, и откусывают нужный кусок. Присутствующие застывают, предвкушая мой позор. Долго ждать не приходится. У меня не получается элементарное — удержать проволоку этим пыточным инструментом. Кое-как умудряюсь запихнуть ее в нужное место, откусываю и гордо забиваю молоточком. Думаю — будет в этой вазе и моя лепта. Айшат смотрит на меня с жалостью и тут же извлекает мою бедную кривенькую загогулину, как неумело вбитый гвоздь. Все страшно веселятся.

Больше на «попробуешь?» я не ведусь.

Да мне бы и не позволили, наверное. В мастерской — это уже вотчина Нурмагомеда — да еще за токарным станком я бы точно оттяпала себе пальцы. А Нурмагомед — ничего. На наших глазах за 4-5 минут небольшое поленце превращается в вазочку сантиметров 15 высотой. С самой простой насечкой она будет стоить от 300 до 500 рублей. Стружки из-под резца летят во все стороны, горкой ложатся у станка, запутываются у меня в волосах, а руки Нурмагомеда покрыты ими до локтей, будто вырос на них внезапно густой мех цвета перезревшего абрикоса или присел передохнуть рой экзотических насекомых.

— А вон люлька, я на ней насечку делала, когда Патимат, нашу старшую дочь носила, — Айшат показывает куда-то вверх, на антресоли. Нурмагомед лезет доставать, неудачно ставит ногу и, охнув, плюхается прямо на лежащие у стены заготовки. Стараюсь не засмеяться. Все же — традиционная горская семья с ее культом мужчины, авторитетом отца. Но смеется во весь голос Айшат, смеется сынишка Магомедсалам и сам Нурмагомед — тоже смеется, не выпуская из рук хрупкую старую люльку с потускневшей насечкой. Первый раз вижу, чтобы дагестанский мужчина, попав в неловкую ситуацию, не заявил, что во всем виновата жена. Дочь Патимат заглядывает в открытые двери мастерской и, улыбнувшись родителям, уходит по своим компото-персиковым делам.

У 13-тилетнего Магомедсалама — тоже есть свои обязанности.

— Ее зовут Рузайка. Ну, в пятницу купили, в рузман.
Рузайка — иностранка. Из Германии. С прочими товарками-коровами по скалам не скачет, как и положено аристократке, сидит дома, Раз в неделю ее моют, не удивлюсь, если с шампунем. И всех интересов у фрау Рузайки — еда и чесание. Железным скребком Магомедсалам чешет Рузайке шею и та по-собачьи, вытянув навстречу морду, сладострастно прикрывает глаза.

— А однажды мне заказали слона.

— Кого?

— Слона! Для какого-то индийского предпринимателя. И биллиардный стол еще. Эти пузатые люди — олигархи, странные бывают. Один сказал — такую дверь больше не делай, хочу, чтобы была только у меня!

Нурмагомед берет бутылку из-под «Спрайта» (там лак), поливает трость. Несколько других уже висят у нас над головами, обсыхают. Они похожи на палочки чурчхеллы. И лак пахнет приятно, чем-то съедобным. Вот так каждую полить, обсушить часов 7-8, потом то же самое еще раз 10 и, считай, вещь готова. Теперь остается только найти покупателя.

— Хачалаев Магомед — знаток был. Привозили к нему здоровые такие сумки, как у челноков, он говорил — все доставай! Разложит на полу вазы, сабли, трости, тарелки, ходит кругами, смотрит, а потом говорит — все беру! И платил хорошо. Жаль убили… Сейчас труднее стало. Но я не жалуюсь. 2 дома построил, детей обуваю, одеваю, семью кормлю.

— Поранились? — я спрашиваю про круглый синяк на лбу у Нурмагомеда. Мне теперь кажется, что его ремесло — страшно травматичная штука.
— Неее, это кровь пускали, давление у меня что-то, мусульманские такие… вроде банки, да? Хиджама называется.

Нурмагомед поправляет белую ажурную шапочку, синяка с надрезом посередине больше не видно и мне становится спокойнее.

— А вас дома есть ваши работы? Не те, что на продажу, а которые для себя оставили. Вон, в углу столик на гнутых ножках — вы ж на него деньги потратили, а могли сами в сто тыщ раз красивее сделать. Или вазу…

— А мы любим, чтоб хрусталь, чтоб такое, чего у нас нету, что сами не умеем.

Айшат опять смеется, Нурмагомед улыбается. Я бы не удивилась, если б узнала, что в этой семье общаются между собой без слов, посредством смеха, улыбок, запахов лака и персиков, секретных переговоров молоточка и токарного станка.

Мы уезжаем, не зная, что там, в Гергебиле, открыта уже трасса или нет. Старушка с синей табуреткой вынуждена посторониться, пропуская нас, и сердито машет рукой. Две другие сидят у стены под надписью «Ремонт холодильников». Рядом с домами, среди которых нет уже ни одного с традиционной горской плоской крышей — отказались, трудно утрамбовывать, легче надстроить чердак — стоят на вечном приколе проржавевшие ГАЗики, РАФики и легковушки.

Старики и молодые парни — многие в мусульманских шапочках — расселись на лавочке возле главной площади, похоже, только что вышли из мечети.

Последнее, что мы видим, покидая Унцукуль — памятник революционеру Махачу Дахадаеву. Солнце отражается от его свежевыкрашенного бронзовкой лица, слепит глаза. Вдали опять какие-то ритмичные звуки. Автоматная очередь? Нет, — прошу, — пусть это будет перестук молоточков. Пусть всегда это будет только перестук молоточков, вбивающих серебро в орех, грушу или кизил, венчающих металл и дерево.

Стекло в машине опущено, ветер бьет в лицо, ерошит челку, и мне на колени вдруг падает стружка цвета перезревшего абрикоса.

Ну и ещё немного фотографий.

Заготовки

Айшат

Инструменты

Работа

Рабочие руки

Работа

Работа

Работа

Мастерская

Укладка

Укладка

Вешалка

Кумуз

Набор для коньяка

Пока накрывают на стол…

Ножны с насечкой

Письменный прибор

Сам Унцукуль

Вид на Ирганайское водохранилище из Унцукуля

Горы

Водитель

Балкон над улицей

Встреча

Олимпиада’80

Спасские Ворота

У магазинчика в Унцукуле

Дети на выпасе под присмотром бабушки

»Женский годекан»

Частная лавочка

Старуха

На выезде из села

Кручу педали, кручу… (российский флаг и футболка тоже с надписью)

Ирганайское водохранилище, затопленные сады

Ирганайское водохранилище, затопленные сады

Ирганайское водохранилище, затопленные сады

Ирганайское водохранилище

Другие репортажи автора:

Бежтинские сапожки, юбочка и коррида

Репортаж о поезке в Балхар