Хранитель древностей

Магомед Рамазанов, смотритель музея Кала-Корейш – о том, как черти костер палили, как соседей встречали, и о спрессованном времени:

– Уже больше 10 лет я тут смотрителем, живу здесь с февраля до ноября-декабря, в город только за зарплатой приезжаю. А что я там забыл, в этом городе? Я сам механизатор, 30 лет отработал, ушел на пенсию. А в это самое время двоюродный брат, который тут работал до меня, погиб в аварии. И с 2004 года я уже тут вместо него. Немножко странно это, когда твое село, где ты бегал по улицам еще мальчишкой, где жили, ходили в гости друг к другу, смеялись и ссорились твои родственники и соседи, вдруг становится музеем. А ты при нем – как бы охранником. Хотя сейчас уже не очень странно, привык.

Я живу в родительском доме, отремонтировал там комнату, поставил мебель кое-какую, постель себе, плитку еще электрическую принес, и живу. Утром я встаю в 5-6 часов. Спать неохота, возраст, наверное. Позавтракаю, чай попью и иду… «Обходить» неправильно звучит, я, можно сказать, просто гуляю.

Когда из дома выхожу, обязательно немного стою на пороге. У нас, как и в Кубачи, облака прямо на село ложатся, кто не здешний, думает, что туман, а это облака. Неделю может лежать. Через них смотришь и видишь: прямо – горы, чуть левее – мавзолей, а справа – сад. Я сам его посадил. Там абрикос, черешня, белая слива, айва, дикая вишня, горьковатая такая. Когда весной зацветают, красиво очень, сквозь облако все светится, будто в детстве.

… Рассказывала мать, как раньше жили люди, у нас же труднодоступное село, на покушать трудно было заработать. Наша семья не голодала, у бабушки были свои огороды, людей нанимала, они сеяли пшеницу, убирали, она им платила. Но так не у всех было. Когда были голодные годы, мужчины заготавливали древесный уголь в лесу и продавали кубачинским и харбукским мастерам, в Амузги. А женщины уходили в соседние села что-то продать, поменять. Дети выходили на окраину села, плакали, ждали мам. У кого вернулась мать, лягут спать сытыми. У кого нет, голодными останутся.

… Я сам мало что помню, нас переселили в Чечню в 44-м, когда мне 6 лет было. Учитель истории в селе был, пока он был жив, мы с ним вместе составили план улиц, имена записали, кто, где жил. Прозвища тоже записали. Рассказывали, что один как-то с кутана ехал на лошади домой и увидел костер. Подъехал ближе, а это черти развели огонь, праздновали. У него с собой было ружье, он выстрелил в огонь и черти разбежались. Бежали и кричали «воркуна-воркуна!». Так и называть его стали – Воркуна.

… Наше село очень старое, Уркмуци называлось раньше, потом пришли арабы. Первыми в Дагестане ислам приняли лакцы; оттуда арабы спустились к кубачинцам – они не приняли; потом спустились в наше село, смотрят, место хорошее, и обосновались. И название новое дали – Кала-Корейш. Не знаю даже, сколько веков нашему роду, от Амирхана уцмия он идет. Тут его могила. Еще много разных древностей, есть могила, где похоронены вместе девушка, лошадь и собака. Рассказывали старики, что во время пятничного намаза, когда все мужчины были в мечети, на село напали соседи-кубачинцы (они тогда еще ислам не приняли). А первой им встретилась девушка, она лошадь вела на водопой и за ней собака увязалась. Кубачинцы убили их. Женщины увидели это и подняли шум. На шум мужчины выскочили, 40 молодых парней-кубачинцев убили. Кубачинцы тела забрали, ночью похоронили их в братской могиле. Если кто спрашивал, зачем землю копаете, отвечали, для травы поле делаем. Не хотели признаваться, что у них убито столько людей.

… Я обход начинаю с площадки, что рядом с селом. Потом по центральной улице прохожу. Если где-то есть крапива, то скашиваю, у меня с собой всегда кусок от косы на палке. Потом по крайней улице поднимаюсь обратно. Смотрю, все ли цело, не обвалилась ли где стена. Затем еще за водой ходить надо, а гора эта, по которой нужно спускаться до речки, как лошадиная спина: тонкая тропинка и с обеих сторон обрывы. Если делать нечего, то ложусь спать после обеда. Потом встаю, ужин приготовлю, от делать нечего что-нибудь почитаю. В последнее время по истории книги читаю, раньше особо не интересовался, да и некогда было.

Но так бывает, если людей нет. А сюда же и на зиярат приходят, даже из Чечни приходят, и туристы бывают часто. Когда они приезжают, надо им все показать, мавзолей показать, кладбище, мечеть. Она странная, эта мечеть, снаружи маленькая, а зайдешь – внутри просторно, много места. Один ученый тут был, сказал, что и село такое – вроде небольшое, а внутри, будто слой на слое. «Спрессованная история» – вот так он сказал.

Но они все уезжают, и я опять остаюсь один, хожу, смотрю, есть ли урожай ореховых деревьев. Иногда ловлю себя на том, что думаю вслух, будто бы сам с собой разговариваю. А может, и не с собой, может, с самим селом и говорю.

И оно слышит.