Амузгинское мастерство: секрет, раскрытый заново

Секреты амузгинской стали, сочетавшей алмазную твердость режущего лезвия с мягкостью и пластичностью гибкого клинка, гасящего последствия любого удара, в разные столетия привлекали сюда чужаков, жаждущих разгадать его тайну. Правда, ни один из них в своих поисках не преуспел — секреты оружейников передавались только членам семей мастеров в процессе совместной работы у горна. Причем, передавались устно — бумага и пергамент могли быть украдены, и доверять им родовые секреты, благодаря которым амузгинцы выживали на протяжении тысячелетий, оружейники не решались.

Из глубины дагестанских гор амузгинские клинки разлетались по всему миру, украшая сокровищницы древних правителей и полководцев. Жители соседних сел, хотя и уважали амузгинцев, особо их не любили, считая гордецами, ставящими свое искусство выше всех остальных ремесел на земле. Даже на своих коллег по оружейному делу — кубачинцев, веками оправляющих амузгинскую сталь в золото и серебро, здесь посматривали свысока: кому нужны их замысловатые узоры без клинков? «Кончится Амузги, — посмеивались мастера, — и кубачинцам придется заняться пустяками — изготовлением женских побрякушек и посуды».

Кончилось Амузги в один день. В черном не только для этого селения 1937 году вышел указ, запрещающий амузгинцам изготавливать оружие. Нарушителей ожидала тюрьма и ссылка. Так завершилась славная история древнего села, вписавшего множество славных страниц в историю Дагестана. Спустя годы секреты амуз-гинекого булата ученые занесли в разряд так и не разгаданных, а ныне утерянных человеческих тайн.

…Амузгинец Гаджи Курбанкадиев о возрождении древнего искусства никогда не помышлял. Представитель славного рода оружейников (клинки его деда Магомеда Куцы в 1936 году экспонировались на международной выставке в Париже), он родился спустя 12 лет после злополучного указа и школы у семейного горна, естественно, не прошел. Долгие годы он работал фотографом в Дагфотообъединении, унаследовав от предков, пожалуй, лишь одно родовое качество — сумасшедшую профессиональную гордость, заставляющую его работать без отдыха и сна, чтобы стать лучшим в своей профессии. И сегодня многие годы спустя самые счастливые из воспоминаний его молодости — маленькие профессиональные победы, одержанные над маститыми коллегами-фотографами, грандами дагестанской фотожурналистики.

С началом перестройки налаженная и стабильная жизнь Гаджи пошла прахом. Время больших заработков осталось в прошлом, и ему пришлось думать не о том, как жить, а о том, как выжить. Бум востребованной в те годы «ювелирки» подсказал ему идею изготовления ювелирных штампов. Чем он и занялся, неожиданно для многих в короткое время став самым известным мастером в республике.

— Именно тогда, — рассказывает Гаджи, — я начал впервые задумываться о том, чтобы попробовать возродить искусство предков. Видимо, толчок дала моя тогдашняя работа с металлом (штампы изготавливаются из высокопрочной стали, и на каком-то этапе своих новых профессиональных поисков я вдруг увидел, что тайны металла мне открываются намного быстрее, чем моим коллегам-соперникам). Ну, и мой природный авантюризм, вероятно, сыграл свою роль. В общем, в начале 90-х годов я начал складывать из огнеупорных кирпичей свой первый горн.

Он не тешил себя иллюзиями, понимая, что на скорый успех рассчитывать не следует, но даже не предполагал, что это решение превратит его — уважаемого и успешного человека — в изгоя. Что многие близкие отвернуться от него, что его сельчане станут считать его белой вороной, а многочисленные доброхоты начнут убеждать его жену Хадижат «бросить этого неудачника, у которого поехала крыша, и пока еще не поздно найти себе нового мужа». В принципе, такая реакция сельчан-амузгинцев вполне объяснима. Потеряв родовую профессию, они сохранили родовую гордость, теша себя воспоминаниями о славных деяниях предков: «А знаете, что знаменитая сабля Наполеона была выкована в Амузги? А знаете, что амузгинские клинки хранятся во многих музеях мира: в Оружейной палате, Эрмитаже, в Британском музее, а в музее Дамаска им отведен целый зал?». И вдруг какой-то одиночка решил приватизировать то, что по праву принадлежит всему селению. И если у него что-то получится, он станет единственным амузгинцем в мире, изготавливающим клинки по технологиям предков. Ну а кем тогда будем мы, представители древних родов, в которых были мастера и покруче, чем в роду этого сумасшедшего фотографа.

Даже собственный отец, до указа считавшийся одним из самых перспективных кузнецов в Амузги, бредовую идею сына воспринял в штыки. «Сынок, одумайся, — говорил он ему, — ну какой из тебя оружейник? Ты не знаешь даже азов и не представляешь, за что берешься. Двадцать лет ты не поднимал ничего тяжелее своего фотоаппарата, а в 42 года вдруг решил взять в руки тяжелый молоток. Да и государству нашему я не верю. Знаешь, что сделали с нэпманами? Я понимаю, перестройка, все дозволено, но где гарантия, что через пару лет все не изменится и тебя не посадят за изготовление холодного оружия?».

Единственным человеком, который поверил в то, что у Гаджи все получится, была его жена Хадижат.

— Он, конечно, у меня фантазер и авантюрист, — рассказывает она, — но очень упертый и везучий. Видно, родился под счастливой звездой. Конечно, поначалу трудно было. Я и уголь древесный помогала ему готовить, и у горна подмастерьем поработать пришлось. А самое трудное было создать в семье нормальную атмосферу. Он ведь раньше постоянно был на людях, а тут вдруг целыми днями один в мастерской. По 18 часов работал практически без всякой перспективы. И вдобавок постоянные неудачи, особенно на первом этапе, который растянулся года на два. Две недели делает клинок, чуть не вылижет его, а потом начинает гнуть (настоящая амузгинская сталь должна сгибаться в кольцо) и через секунду клинок пополам. Или рубанет только что сделанной шашкой по стальной арматуре, а на режущем лезвии (видите, каким знатоком я за эти годы стала) зазубрина. Отбросит клинок в сторону, и в глазах тоска. Тут он и в застольях практически не участвовал. Решил, что в мастерскую даже с легким запахом заходить нельзя. В общем, полный мрак.
Я тогда начала постоянно приглашать в дом гостей, чтобы хоть как-то его от работы отвлечь, от мыслей тяжелых своих отдохнул. Часто бывало, что дома на хлеб денег нет, а я гостей зову. В общем, «веселые» были времена. Но я постоянно улыбалась, чтобы Гаджи эту улыбку видел и знал, что в доме у нас несмотря ни на что полный порядок.

Знаете, когда, в конце концов, у него все получилось, я что любила делать? Приеду в гости к родственнице, которая еще недавно говорила мне: «Если бы на твоем месте была моя дочка, я бы ее с этим человеком не оставила», и начинаю советоваться: «Мы с Гаджи решили машину купить, не подскажите, какую взять?». Видели бы вы их лица в тот момент!

У него действительно получилось. Настал день, когда только что сделанный клинок, словно сухую ветку рассек, арматуру и остался цел. А когда он попробовал шаркнуть по лезвию напильником, у того моментально стерлись твердые грани.

— Особой радости, — рассказывает Гаджи, — я, честное слово, в тот момент не испытал. В конце концов, я на сорок четвертом году жизни научился тому, что в старину любой юноша-амузгинец знал и умел лет в семнадцать. Правда, и начинал он раньше, лет с шести, помогая в мастерской своему отцу или дяде. А я в детстве всего несколько раз видел, как работает отец.

— Извини, Гаджи, но ты случаем не ошибаешься? Как ты мог видеть отца у горна, когда к моменту твоего рождения амузгинцы уже много лет не изготавливали клинков?

— Так-то оно так, но дело в том, что шашка или кинжал в Дагестане — это не только оружие, но и самый дорогой подарок. Так что отца время от времени приглашал к себе секретарь райкома или начальник милиции и просил «в порядке исключения» изготовить клинок «для очень большого человека». Тогда отец разжигал семейную печь, а я сидел рядом и, затаив дыхание, следил за тем, как под ударами отцовского молотка полоска металла превращается в клинок.

— Кстати, о молотке. Трудно было с непривычки целый день держать его в руках?

— Не то слово. Уже через полчаса пальцы мертвели, и молоток валился из руки. Поэтому первое время я привязывал молоток к руке кожаными ремнями.

— А почему так затянулся период твоего начального обучения? Ведь рядом был отец, который, наверняка, не утаивал от тебя профессиональных секретов.

— Тут есть один нюанс. Все родовые секреты в Амузги (и это крайне важно) отец передавал сыну в процессе совместной работы. Так что ребенок не только слышал, но и видел. И без этого видения все эти родовые секреты переставали «работать». К примеру, как использовать на практике такую вот рекомендацию мастера: «Как только при закалке лезвие кинжала достигнет нужного оттенка красного цвета, следует быстро извлечь его и резко воткнуть под определенным углом в корыто с холодной водой». Понимаете, в чем суть? В оружейном деле теория без практики ничего не стоит. Да, есть устные рекомендации по поводу каждого из 17 этапов, из которых складывается технология изготовления амузгинского клинка. Но для того, чтобы они стали твоими приемами, ты должен не только услышать их, но и увидеть многократно, да вдобавок еще и попробовать использовать самому.

Мне повезло, что в прошлой жизни я был фотографом и более двадцати лет занимался цветной фотографией. За эти годы у меня выработалась абсолютная цветовая память, так что, найдя методом проб и ошибок нужный оттенок цвета (к слову сказать, в разное время года они пусть немного, но отличаются), я запоминал его навсегда. И все равно прошло целых два года, прежде чем я научился правильно закаливать клинки. Но я-то ставил перед собой более сложные задачи. Я ведь решил научиться самостоятельно ковать знаменитый г1авг1ар — легендарный амузгинский булат. Отец, услышав об этом, абсолютно уверился в том, что у его сына окончательно «поехала крыша». «Если бы у меня было двенадцать дочерей, — сказал он мне в сердцах, — ни одну из них я бы не выдал за тебя замуж».

Честно говоря, я не обиделся. Во-первых, это сказал мой отец, ну а, во-вторых, во все времена в Амузги на два-три десятка оружейников, изготавливающих обычные клинки, приходился лишь один, умеющий сварить настоящий rlaerlap. Это, так сказать, вершина мастерства, высший пилотаж. Но я ведь говорил, что склонен к авантюризму. Поэтому в следующие три года я полдня ковал рядовые клинки (семью-то кормить надо), а полдня тратил на поиски секретов изготовления амузгинского булата.

— К этому времени молоток к руке уже не привязывал?

— Нет, конечно, на втором году работы он уже стал продолжением моей руки. Если раньше на изготовление одного клинка у меня уходило недели две, то вскоре я уже укладывался в день-два. Моя работа стала узнаваемой, а наше родовое клеймо в виде двух летящих навстречу друг другу сорок (я восстановил его по рассказам отца) превратилось в знак качества, хорошо знакомый тем, кто имел какое-то отношение к оружейному делу. К тому времени я изнутри прочувствовал пословицу, говорящую о том, что глаза амузгинца расположены на кончиках его пальцев. Для меня это стало знаком свыше, говорящим о том, что я на правильном пути, и все у меня получится.

А дело было так: я закаливал клинок, и мне оставалось только вынуть его из печи и опустить в воду. И в самый момент касания, когда в потолок ударил столб горячего пара, через клинок, толстую кожаную рукавицу, клещи я вдруг явственно ощутил удар тока и понял, что в теле клинка есть трещина. То есть я почувствовал ее до того, как увидел. Казалось бы, мистика, но с тех пор всякий раз, как мой клинок трескается, я чувствую удар тока. Кстати, когда я рассказал об этом отцу, он удивился. Но не тому, что это можно почувствовать (по его словам, эта способность со временем проявляется у каждого нормального мастера), а тому, что это почувствовал я. По-моему, именно тогда он впервые посмотрел на меня не с сочувствием, а с интересом.
Второй раз он так посмотрел на меня, когда я протянул ему шашку из гIавгIара, которую изготовил сам. Он долго вертел ее в руках, сгибал, пробовал напильником, а потом очень бережно передал ее мне и сказал: «Я не верил, но у тебя получилось. Это настоящий гIавгIар. — Помолчал минуту и добавил: — Но все равно я боюсь, что тебя посадят».

— А отец не мог ошибаться? Ведь могло оказаться, что материал этого клинка просто очень похож на легендарный амузгинский булат. Не секрет, что сегодня в России десятки мастеров куют узорчатые дамасские клинки. Но ни один из них по своим рабочим качествам не может сравниться с изделиями амузгинцев.

— В 1998 году я добился, чтобы была произведена экспертная оценка моих клинков. Была создана специальная госкомиссия, в состав которой вошли ученые-физики, историки, ювелиры, искусствоведы. Так вот, они исследовали мою работу в лабораторных условиях три месяца, проводили анализы на молекулярном уровне, сравнивая мои клинки с клинками из музейных коллекций. Исследования подтвердили, что мои клинки абсолютно идентичны старинным амузгинским работам. О чем мне и выдали соответствующий сертификат.

— Кто-то из коллег-журналистов рассказывал мне, что секрет знаменитого булата ты увидел во сне…

— Честно говоря, я и сам толком не знаю, что тогда произошло. Я говорил о сне, потому что на тот момент я как бы выпал из реальности. Но чем больше я думаю об этом, тем яснее понимаю, что случившиеся со мной на пятом году работы сном никак быть не могло. Какой сон, если в тот момент я не лежал в постели, а методично стучал молотком по раскаленной заготовке. Сегодня я бы определил свое тогдашнее состояние как глубокую медитацию.
Дело в том, что на определенном этапе голова мастера как бы отключается от процесса — руки выполняют привычные операции, глаза автоматически фиксируют цветовые гаммы, ну а голова отдыхает. Ты можешь думать совершенно о посторонних вещах, в то время как молоток ритмично стучит по полоске металла, которому вскоре предстоит стать лезвием кинжала. Я предполагаю, что это ритмичное и монотонное постукивание и ввергло мене в некое подобие транса (так бубен шамана вызывает к жизни тайны его подсознания). Как бы то ни было, в моем мозгу вдруг возникла ясная картина. Я словно бы изнутри увидел структуру амузгин-ского булата и как-то сразу осознал, что повторить изделия моих предков я смогу лишь тогда, когда эта самая структура будет гармонично сочетаться со всеми параметрами клинка — его длиной и шириной, остротой лезвия, размером канавок, глубиной закаленного острия. Я понял, что до сих пор ошибался, потому что искал лишь часть, тогда как амузгинский клинок — это нечто целое, и его совершенство определяется, прежде всего, гармонией его составных частей. Через несколько дней после этого сна наяву я сковал свой первый булатный клинок. Тот самый, что я потом показал отцу.

— Как ощущает себя человек, который на сегодняшний день является единственным амузгинским мастером в мире? Не боишься, что, оставаясь единственным, ты вскоре станешь последним?

— Очень надеюсь, что этого не произойдет. Моему сыну Курбанкади сегодня девять лет. С пяти я беру его в мастерскую. Многие простейшие операции — выбор канавок на кинжале, шлифовку лезвий, холодную ковку он освоил походя, в процессе детских игр. Он знает, что ремесло кузнеца прокормит его во все времена, он знает, что на нем лежит ответственность за продолжение дела нашего рода. Думаю, для девятилетнего мальчика, который любит компьютерные игры и вполне идентичен веку, в котором живет, это немало. Надеюсь, что именно он продолжит мое дело согласно амузгинским традициям преемственности поколений.

Ведь, несмотря на то, что до многого я дошел сам, секреты эти принадлежат всем амузгинцам. Я могу пользоваться ими, а вот распоряжаться не имею права. Поэтому я не беру учеников и отказываюсь от предложений, связанных с созданием производства амузги неких клинков за рубежом.

— И последний вопрос, Гаджи. Отец при жизни успел признать твою правоту и принять тебя не как сына, а как мастера-амузгинца?

— Он как-то сидел в моей мастерской у горна (в Амузги существует традиция, согласно которой при появлении мастера более высокого ранга хозяин мастерской обязан встать и уступить ему место у горна) и рассматривал очередное мое изделие. И тут пришел заказчик, которому были нужны три клинка для мечей. «Сколько это будет стоить?» — спросил он. «Полтора миллиона, по пятьсот тысяч за клинок», — ответил я (дело было до деноминации). Отец посмотрел на меня как на сумасшедшего (впоследствии он сказал, что испугался, что этот человек плюнет мне в лицо — «ты попросил за три железки столько, сколько я получаю за полтора года!»), а заказчик полез в карман и начал отсчитывать нужную сумму. И вот этот человек ушел, мы с отцом сидим напротив друг друга, а между нами на верстаке лежит толстая пачка денег. Долго он молчал, а потом говорит: «А ведь ты, Гаджи, был прав…».