И ранним утром над Гунибом…

По словам парламентеров, ознакомившись с дерзким ответом Шамиля, князь немедленно дал распоряжение: «Прекратить переговоры, приступить к блокаде». А затем добавил: «Десять тысяч тому, кто возьмет имама живым». На этом мирные переговоры двух командующих противоборствующих лагерей завершились, и они решили свои отношения выяснить «Языком войны».

С момента штурма Гуниба Шамиль находился в ауле. И сюда он пришел неслучайно. Еще в первые годы борьбы он обратил свой взор стратега на эту естественную крепость, строительством и укреплением которой он занялся уже в 1851 году. На верхнем плато он построил дома и мечеть. Совсем скоро у подножий зеленых холмов над крутыми обрывами повисли горские сакли, чьи оконца, словно бойницы, были обращены к глубокому рву, прорытому могучей рукой природы. В глубине аула высилась сторожевая башня, от которой шел подземный ход в, горы. Еще до ухода из Караты имам отправил в Гуниб с двумя сотнями верных себе муртагазатов своего младшего сына Магомед-Шефи. Он немедленно приступил к укреплению подступов к Гунибу. Теперь это было единственное место, где Шамиля и его сподвижников приняли с радостью, Вместе с имамом в грозное время, чтобы разделить с ним тяжелую участь, пришли самые преданные друзья: Юнус Чиркейский, Галбац Каратинский, Дибир Андийский и многие другие.

Задолго до подхода к Гунибу барон Врангель провел рекогносцировку местности. Восточный фас был более доступным, но оказался сильно поврежденным взрывами и зорко охранялся мюридами. Несмотря на это было решено предпринять действия именно с этого фаса. С момента штурма прошло немного времени, как на вершину Гуниб-горы взобрались первые сто тридцать царских охотников из Апшеронского полка, обутые в лапти, с лестницами и крюками, поддерживая друг друга при совершенной тишине, за ними двинулся батальон с помощью лестниц и веревок. К 6 часам утра все они уже были на верхней площадке.

Узнав об этом, Шамиль был ошеломлен. Имаму ничего не оставалось, как отступить в аул Гуниб. Тем временем барон Врангель, увидев на вершине Гуниб-дага ликующих от радости своих солдат, поспешил об этом доложить Барятинскому. Фельдмаршал, несмотря на свое болезненное состояние, решил отправиться за войсками. Огонь был приостановлен. Шамиль оказался окруженным со всех сторон.

Учитывая это, во избежание ненужных жертв со стороны мирных жителей и желая сохранить своих солдат, Барятинский послал к Шамилю парламентеров с требованием безусловной покорности. Шамиль в свою очередь отправил двух своих мюридов, Юнуса и Гаджи-Али, удостовериться в том, правда ли, что сардар в Гунибе, ибо он хотел встретиться именно с ним, и просил узнать, какие будут условия. Князь на зто ответил, что теперь и речи быть не может об условиях, но если все же Шамиль покорится немедленно, он дарует ему и его семейству жизнь. Юнус вернулся и доложил Шамилю об условиях, выдвинутых сарда-

Имам медлил с ответом. Его медлительность не подавала надежды на мирный исход дела.

Когда это почувствовал Врангель, он дал приказ своим подчиненным возобновить штурм. И только тогда из аула вышел Юнус и громко закричал, что Шамиль готов выйти к Главнокомандующему, но в сопровождении полковника Лазарева, которого он просил придти в аул, на что Врангель изъявил свое согласие. Вскоре полковник Лазарев вошел в аул. На площади его встретила толпа хорошо вооруженных мюридов. Вот как описывается этот момент в книге М.Ибрагимовой «Имам Шамиль»: «Посреди толпы стоял около серой, оседланной лошади, облокотившись на стену одной из крайних сакель, человек мужественного роста, с угрюмым лицом. По величественной позе нетрудно было в нем узнать Шамиля. Встретив мюридов приветствием, полковник Лазарев, не показывая вида, что узнал грозного повелителя Дагестана, спросил у мюридов: «Кто из вас Шамиль?» Все указали на высокого мужчину и единогласно ответили: «Вот тот». Поздоровавшись с Шамилем, полковник Лазарев после тяжелого молчания сказал: «Шамиль, всему миру известно о твоих подвигах, и слава их не померкнет, если ты, покоряясь силе судьбы, выйдешь сегодня к главнокомандующему и предашься великодушию Государя-Императора, то спасешь от гибели тысячу человек, оставшихся в живых и тебе преданных. Заверши свои славные подвиги поступком благоразумия и великодушия, а сардар может много для тебя сделать. Он будет ходатайствовать перед Государем об обеспечении будущности твоей и твоего семейства.

Шамиль колебался и предложил полковнику идти к его сыновьям, пока он вернется от главнокомандующего, на что Лазарев ответил: «Я не прислан к тебе аманатом… Если хочешь, пойдем теперь же, а не хочешь, то я уйду назад…» Между тем некоторые мюриды, потрясая оружием, говорили, что за смерть их повелителя русские дорого заплатят, другие советовали Шамилю склоняться на убеждения полковника Лазарева. Спустя некоторое время Шамиль спросил; если он явится к главнокомандующему, дозволено ли будет ему вернуться к своему семейству? На что Лазарев ответил, что никто не хочет разлучить его с семейством и что, вероятно, не будет препятствовать возвращению его в аул.

Наконец, цепь солдат расступилась. Наступила минута, в которую совершилось величайшее событие в истории Кавказа. И это была самая тяжкая минута в жизни народного героя. Вот он выходит из родного аула, окруженный десятками мюридов, держащих ружья наготове. Вдруг раздается восторженное, единоглассное и оглушительное «Ура!». Шамиль повернулся обратно в аул. Полковник Лазарев закричал вслед имаму: «Разве ты не понимаешь, что войска приветствуют тебя по приказу сардара?» Шамиль продолжил путь. Находчивость полковника поправила дело, готовое разрешиться печально.

Шествие продолжалось. Даниял-бек, подойдя к Шамилю, посоветовал ему быть обходительным с бароном Врангелем и князем Барятинским и протянул ему руку. Гордый имам не посмотрел на бывшего своего подчиненного, сказав ему, что на изменников ему смотреть противно, барон Врангель ответил ласковым поклоном Шамилю, сказав, что до сих пор русские были врагами, но теперь он найдет в них своих друзей. Полковник Лазарев послал своего адъютанта и прапорщика Узбашева с донесением к главнокомандующему о скором прибытии Шамиля, которого с трудом уговорили остановить отделение своих мюридов, говоря, что с таким множеством телохранителей неприлично явиться к фельдмаршалу. Прапорщик Узбашев прискакал от графа Евдокимова с приказанием обезоружить имама. Полковник Лазарев, хорошо знавший характер горцев, затруднился выполнить это приказание, боясь возбудить еще большее подозрение в Шамиле, с таким трудом согласившемся оставить своих телохранителей, не говоря уже о том, что обезоружение считается у горцев большим оскорблением. Вследствие таких соображении Лазарев решил привести имама вооруженным, о чем и донес графу Евдокимову.

Князь Барятинский, находившийся в полутора верстах от аула Гуниб, сидел в роще, куда должен был придти имам. Нетрудно представить, что дорога эта для него была самой длинной… Писатель и военный историк Арнольд Зиссерман в своей походной записной книжке записал: «Дорога пошла вниз. Войска здесь стояли шпалерами в десятки рядов. Чувствовалось, что где-то рядом должен был быть главнокомандующий. Шамиля попросили прибавить шагу. Князь чувствовал себя неважно. Он сидел на камне… Подходя к фельдмаршалу, имам не терял самообладание. Он был полон достоинства и чести. Хотя Шамиль еще не знал, как сложится его судьба и каков будет вынесенный ему приговор, он стоял перед своим вчерашним противником гордо, независимо, и трудно было постороннему человеку, не знавшему, что здесь происходит, разобраться, где победитель, а где — побежденный…»
Существует даже такое предположение: якобы, когда Барятинский обратился к Шамилю через своего переводчика полковника Лазарева с вопросом: «Чувствуете ли Вы себя побежденным или нет?» — Шамиль достойно ответил: «Нет, не чувствую, ибо моя сабля еще остра, рука еще сильна!». Переводчик был в недоумении и не знал, как передать ответ имама. Ведь это могло навредить делу, ради чего он так старался. Но все же «толмач Шамиля» передал князю содержание ответа имама в более мягкой, лояльной форме. Барятинский, осмысливая услышанное, подумал: «Так ответить мог только Шамиль, и ответ достоин его».

Интересно складывался дальнейший диалог между Барятинским и Шамилем. «Шамиль, ты не принял условий, которые я тебе предлагал, и не захотел приехать ко мне в лагерь. Теперь я приехал за тобой. За одно тебе ручаюсь ответить — за личную безопасность твою и всего твоего семейства», — обращаясь к Шамилю, сказал фельдмаршал. По воспоминаниям Зиссермана, имам ответил не сразу, но мудро: «Как мед, если его часто есть, надоедает, так и все на свете надоедает. Мне надоели 30 лет войны, я рад покончить с нею и жить теперь мирно». — «Я немедленно пошлю тебя к государю, — сказал князь, указывая на полковника Трамповского. — Теперь же ты, как военнопленный, поедешь с ним в лагерь. Полковник Лазарев распорядится привезти туда и твое семейство». Затем главнокомандующий уехал в лагерь. Шамиль был поражен тем, что более он уже не вернется в Гуниб Обращаясь к полковнику Лазареву, имам произнес: «Так ты обманул меня?» Положение было критическое. «Успокойся, — ответил полковник, — вспомни, что там были мои слова, а здесь приказание главнокомандующего, исполняй их, и ты не будешь раскаиваться!»

Наконец, он согласился и сел на лошадь. Его отвезли в лагерь, где ему приготовили особую палату. Когда он вошел в нее, то увидел, что ему приготовили чай в серебряном сервизе… Тем временем полковник Лазарев съездил в Гуниб за семейством имама, чтобы перевезти его в лагерь. Когда он вошел в саклю, в которой жил Шамиль со своей семьей, молодой Кази-Магомед встретил его опечаленным лицом, и оно выражало многое… Вскоре он покинет свой дом со своими родственниками и больше не вернется сюда никогда. Не вернется сюда и Шамиль — хозяин семейства, покинувший свой родной очаг не по воле своей, а по воле божьей…