Сотворенные из глины

Превратится ли высокогорное село Балхар в «дагестанскую Италию»?

Балхар — лакское селение, а лакцы больше, чем другие народы Дагестана, сохранили языческие традиции: как и сотни лет назад, в Новруз они прыгают через костер, месяцем позже целыми селениями отмечают праздник первой борозды. В умении балхарцев работать с глиной тоже есть что-то языческое.

Гончарным ремеслом в Балхаре всегда занимались только женщины. У мужчин была куда более опасная работа – продать изделия мастериц, предварительно доставив хрупкий груз по горным дорогам на базары Чечни, Азербайджана и Грузии. Сейчас единственный мужчина при гончарном деле – пожилой Абакар.

— Керамику здесь делают испокон веков. Москвы еще не было, а в Балхаре уже горшки обжигали. В мороз пахать не пойдешь, а работать-то надо. Вот и занимались гончаркой. Все шесть зимних месяцев… – неторопливо рассказывает Абакар, наблюдая за работой мастерицы.

Женщина сидит на разноцветных подушках перед вращающимся кругом. Точные движения измазанных пальцев – и бесформенный комок глины превращается в кувшин с журавлиным горлышком.

— Сила Балхара – в хорошей глине, — продолжает Абакар. — Сперва снимают слой земли. Бывает, что метра два. Потом собирают глину вручную. Лопатой копают, тазиками подают. Тяжелый, грязный труд, часто по колено в ледяной воде. Иногда глину фасуют в мешки. Они потом несколько раз ночью замерзают, днем оттаивают – от этого комья размельчаются. Затем глину оставляют в воде на пару недель и, когда отлежится, месят ногами на брезенте. Заготовки проминают руками между колен, штабелями ставят. Из правильной глины керамика получается очень тонкая и прочная.

Гончарный круг остановился. Мастерица ловко промяла в руках колбаску глины и приладила к заготовке ручку. Еще один поворот, чтобы отделить ножом донышко от основы, – и кувшин готов. Абакар смотрит на него с одобрением.

— Теперь надо обжечь, а это тоже дело непростое. Недаром мастерицы говорят: «Посуду делаем не мы, а печь». Сразу разожжешь – все кувшины полопаются. Надо потихоньку. Сперва теплым воздухом, дымом, затем горячей золой, дальше – больше… На второй день, когда жар самый сильный, посуда в печи раскаляется. Если на ней изображен аул, то кажется, будто в окнах мерцает свет… – Абакар замолкает, обозначая паузу между романтикой и практикой. — Для растопки есть два вида кизяка. Квадратный стелют и вытаптывают на крыше, а потом зимой режут топором и ставят на просушку. Им надо топить в первую очередь. Потом уже – круглым, который на стены лепят. Сейчас молодежь не хочет собирать навоз. А ведь это было наше главное стратегическое сырье!

Абакар переживает совершенно искренне: дочери горшечниц почему-то не горят желанием разбираться в сортах навоза, как тут сохранишь древнее ремесло? Многие уезжают в город, а оставшиеся осваивают бизнес почище – достают из бабушкиных сундуков старые ковры, вышивки и даже войлочную обувь. Разрезают, сшивают, приделывают тесемочку – и готова модная этническая сумка.

— Мир везде движется, даже здесь, в горах. Многие ремесла пропали бесследно. Не научил следующее поколение – все, не восстановишь. У нас сейчас весь оборот – 230 тысяч рублей. А в советское время в Балхар со всей страны, со всего мира приезжали! Все удивлялись. Это же чудо, что здесь люди живут. Иногда женщина ни читать, ни считать не умеет, а такую красоту делает! А сейчас осталась единственная настоящая мастерица, Хадижат Алибецева.

Последняя истинная балхарка живет на отшибе, у подножия холма. К ней меня вызвался проводить сам глава Балхара, Абдулжалил Абакаров.

В кабинете Абдулжалила свалены всевозможные провода и клеммы: глава селения имеет образование электротехника, вот и приходится собственноручно чинить трансформатор и менять перегоревшие лампочки в фонарях. На стене за креслом Абдулжалила – огромная панорама родного аула.

— Только мое селение, и никаких портретов! – гордо говорит он, перехватив мой взгляд. – Лица приходят и уходят, а Балхар остается.

Мы спускаемся по узкой улочке мимо идущих к источнику женщин с кувшинами на плечах, мимо старушки в черной накидке, несущей стог сена вдвое больше нее самой.

Дома у Хадижат прохладно и темно.

— Спрашивайте. Пока я есть, надо спрашивать, – тихо говорит хозяйка. – Потом не у кого будет. Меня предки учили, я больше пятидесяти лет работала. Других таких не осталось. Сейчас все только фигурки лепят.

Старушка едва передвигается, но первым делом предлагает нам чай, что в переводе с кавказского означает обед из нескольких блюд. В отдельной комнатке темнеют бесконечные кувшины и странные сосуды, покрытые слоем пыли. Хадижат то и дело сбивается на родной язык, и Абдулжалилу приходится работать переводчиком с лакского. В щелкающей, изобилующей согласными лакской речи то и дело звучит слово «мастерица», так органично вписывающееся в музыку языка, будто не горцы заимствовали его у русских, а наоборот.

— Нынешняя посуда вся сувенирная, – ворчит Хадижат. – А в старину она создавалась с определенной целью – для молока, бузы, муки, пшеницы… Ваз и узорчатых кувшинов не было, игрушек почти не делали. Думали только о пользе. Одних лишь молочных посудин было три – чтобы доить корову, взбивать масло и хранить. Для каждой стадии приготовления бузы – своя емкость. Где-то горлышко пошире, где-то двойные ручки. О каждой я знаю все, а нынешние не смогу сделать, даже если захочу…

Возвращаясь в сельсовет, Абдулжалил бросил хмурый взгляд на гончарный цех Абакара:

— Все наше производство купил городской предприниматель. Говорит-то он складно, но если налоги попытается платить не здесь, а в Махачкале, я его глины лишу. Пусть тогда делает, что хочет!

В махачкалинском офисе «городского предпринимателя» Магомеда Магомедова на видном месте лежат две фотографии. Первая — с увитой плющом итальянской пьяццей, вторая – с центральной площадью Балхара: на переднем плане горец с ослом и в папахе, на заднем – ржавый трактор.

— Вот Балхар. Вот Италия, – Магомед словно взвешивает в руках два снимка. – Особой разницы нет. У нас архитектура ничуть не хуже, но у них нет ничего лишнего, а у нас столько барахла валяется! Если порядок навести, Балхар будет вылитая Европа! Когда к нам приезжали швейцарцы, они говорили: «Мы хотим увидеть Швейцарию, какой она была двести лет назад». Те же горы, тот же скромный быт. Площадь бы еще замостить… Все великие империи отправляли покоренные народы в каменоломни. Поэтому в той же Италии повсюду брусчатка. А у нас завоеватели только и бегали туда-сюда, поэтому народ знал: построишь хороший дом – в первую очередь к тебе солдаты завалятся.

Керамический завод Магомед купил недавно, однако деятельность развил бурную. С аварцами он ведет переговоры на аварском, с англичанами – на английском. Собирается открывать мини-гостиницу. Наладил интернет-торговлю: балхарские фигурки теперь можно приобрести с доставкой в любую точку России. Но все это обречено, считает Магомед, если не будет главного – туризма. Только он способен дать селению новую жизнь.

— Раньше в школе было 600 учеников, теперь – 45. Если привлечь гостей, люди получат работу и перестанут сбегать в город. Я поездил по миру и знаю, как это делается. Туристу должно быть все время интересно. А у нас что? Когда сюда турки, этнические лакцы, приехали, они землю целовали. А их взяли в оборот – хинкал, водка, хинкал, водка… Замучили совсем. Нужно иное гостеприимство. В Балхаре, значит, будут гостевые дома человек на двадцать. В старинных постройках, где на первом этаже – мастерские, на втором – жилье. Сейчас я привез плющ. Сам посадил и другим предлагаю – через несколько лет тут все зеленое будет. Президент республики сказал, что пять селений надо сделать образцово-показательными, как за границей. Вот пусть чиновники и стараются. Пусть объявят Балхар этномузеем и приведут его в порядок. А кувшинчики мы и сами вылепим. Пусть археологи установят возраст аула, широко отпразднуют юбилей, и в Балхар будут приезжать чаще, чем в Дербент! Там чистоту навести невозможно, а здесь – запросто. Руководители других сел посмотрят на это – и захотят сделать так же, как у нас.

Магомед излучал непоколебимую уверенность: скоро Балхар из «гималайского» села в дагестанских горах превратится в подобие Италии. За окном шумела Махачкала, с полок на итальянскую идиллию смотрели балхарские глиняные игрушки.

— Недавно мы еще и глиняные магнитики начали выпускать, – гордо сообщил бизнесмен Магомед. – Продаются лучше любых кувшинов. Даже из гор их возить не надо, прямо в городе производим. Эти слепила одна махачкалинская даргинка. Раньше она торты делала, теперь керамикой занялась. Но пишем на них, конечно, «Балхар». Имя-то известное.