Долгая дорога домой

Он многое вмешал в себе, этот человек, добрый сердцем и твердый в принципах. Его врожденное понятие о чести, человеческом достоинстве не раз испытывалось в обстоятельствах трагических. Оно закалялось не при комнатной температуре, а в железных стужах тех жизненных путей и перепутий, которых и врагу не пожелаешь.

Он — Махмудов Байрам-Али (Эфенди). Родился в легендарном селении Рича Агульского района в 1878 году в семье потомственных арабистов и смотрителей Соборной мечети. Отец — Махмудов Махмуд и мать – Хабибат постарались, чтобы Эфенди и его братья с самого детства получили прекрасное первоначальное религиозное образование. Отец его был устазом, обучил детей арабской грамматике и толкованию Корана. В дальнейшем он продолжил свою учебу в Турции, в течение 15 лет. Байрам-Али, как человек образованный и высоких моральных качеств, получил в Турции почетный титул «эфенди», соответствующий русскому «господин», впоследствии ставшим его именем. Эфенди отлично владел арабским, тюркским, фарси языками. В Ричинском обществе он был признанным и авторитетным знатоком теоретических и практических сторон ислама.

К сорока годам Эфенди начал заниматься врачеванием, по книгам своего деда и отца, сам писал труды по медицинским и религиозным вопросам на арабском языке и латинице. Имел хорошую репутацию. Пользовался богатейшим опытом медицинских знаний, переданных по схеме от отца к сыну по установлению и лечению многочисленных болезней, в использовании трав при лечении. По словам старожилов Рича, он производил трепанацию черепа, ампутацию конечностей, лечил инфицированные раны, тяжелые переломы и повреждения, знал уникальные способы восстановления мягких тканей. Обладал методами скрытого психологического воздействия на человека с целью добиться от него выгодного поведения. Рассказывают, что как-то сидя на годекане в споре с соседом он доказал, что обладает гипнозом. При этом он, не трогаясь с места и не говоря ни слова, разведенную женщину, идущую с родника в дом своих родителей, изменив направление, отправил ее в дом своего бывшего мужа, с которым она и вся её семья уже состояли в крайне враждебных отношениях.

Октябрьская революция и первые десятилетия советской власти внесли существенные коррективы в мирную жизнь селян. Разгоревшаяся во второй половине 20-х годов XX века в высших эшелонах власти борьба за выбор путей и методов социалистического строительства, исторически совпала с борьбой за политическое лидерство в партии и государстве, завершилось единоличной победой И.В.Сталина и его сторонников. В стране был провозглашен курс на проведение форсированной индустриализации. Проблему огромных капиталовложений, необходимых для создания тяжелой индустрии, Сталин и его окружение решают в первую очередь за счет крестьян, перекачивая средства из сельского хозяйства на развитие промышленности. Отсюда и поворот к чрезвычайным мерам в аграрной политике, закономерным продолжением которых явилась силовая коллективизация и политика раскулачивания крестьянских хозяйств.

В условиях централизованного планового хозяйства, на базе огосударствления и обобществления экономики, лишенной материальных стимулов, добиться выполнения поставленных задач можно было только принудительными авторитарно-властными формами и методами управления, основанными на беспрекословном подчинении силе приказа и персональной ответственности каждого за его выполнение.

Неотъемлемым элементом формирующейся командно-административной системы управления становятся массовые репрессии, проводившиеся под прикрытием идеи обострения классовой борьбы и направленные против мнимого, несуществующего и поэтому вездесущего классового противника. В этих условиях, колхозы насаждались принудительно, методами административного нажима, с грубейшими ошибками и перегибами, под угрозой высылки. Одновременно закрывались мечети с конфискацией их имущества. Все это вызывало крайнее возмущение, и негодование у значительной части населения.

Эфенди, обладая способностью предвидеть грядущие события на много времени вперед, и чувствуя назревающую трагедию, призывал верующих к терпимости, обуздать свою агрессивность, не вступать с властями в конфликт. Он считал, что бунт – дело бесперспективное, что итоги этих событий будут губительными и отговаривал ричинцев от опрометчивых поступков и убеждал их не проливать бессмысленно кровь друг друга. И это ему частично удалось, и страсти понемногу улеглись.

Но, когда несправедливость властей перешла все разумные пределы, вспыхнул большой пожар – началось восстание, охватившее почти все районы с лезгиноязычным населением. 26 апреля 1930 года под руководством шейха Штульского поднялись жители Курахского района, куда административно входили и все селения агулов. Поднялся и Агул. Эфенди не мог остаться пассивным созерцателем происходящих событий, встал на сторону восставших и вел активную пропагандистскую работу, направленную на мирное и справедливое решение проблемы.

Повстанцы захватили власть во всех аулах, сменили всех председателей сельских советов, вместо них назначили старшин аулов, функционировавших в еще царское время, восстановили деятельность мечетей, ввели нормы шариатского судопроизводства. Мюриды шейха разъезжали по соседним аулам Южного Дагестана в надежде вовлечь их в борьбу.

Восстание перекинулось в Касумкент. В перестрелке повстанцы убили секретаря Касумкентского райкома партии Юсупа Герейханова и сотрудника уголовного розыска района. На следующий день они заняли районный центр Табасаранского района село Тинит.

Однако восстание, не получив должной поддержки в других районах Дагестана, было подавлено частями 5-го полка Северо-Кавказской дивизии ОГПУ при участии отрядов красных партизан Дагестана. За время проведения оперативных мероприятий было выявлено 534 человека участников восстания. Из них 54 было убито, 14 ранено, 116 арестовано. По делу восстания под руководством шейха Штульского было привлечено к уголовной ответственности более 300 человек.

После подавления восстания, некоторое время Эфенди скрывался от преследования властей в горах, в пещерах недалеко от селения Рича, но был выдан чекистам своей первой женой. Эфенди часто рассказывал о том жутком времени. Он говорил, что «вспоминая это, на душе делается тяжко от того, как агулы, ввиду своего заблуждения, издевались над своими же агульскими людьми. Арестовывали, избивали, судили, ссылали… А судили за то, что не шли в ногу с теми, которые поддерживали насилие, убийство, религиозное и государственное суеверие. Судили за гуманные человеколюбивые убеждения, за непротивление злу насилием. Арестовывая и ссылая на Север друг друга, десятками, сотнями, люди эти, в основном, не имели зла друг на друга. Часто это даже были добрые люди, но они были очень одурманены государственным гипнозом, предавая, преследуя, слепо верили в то, что эти сотни ссылаемых (и погибших) действительно были «враги народа», то есть враги сами себе. А главное зло было в самих людях, в их несовершенных душах, в их личном эгоизме, в сохранении своей отдельной личности, в слепой вере в «материю», в объективную реальность своего тела как единственной ценности».

Особой тройкой при полномочном ОГПУ и НКВД по ДАССР 16 июня 1930 года Эфенди был обвинен по статье 58-10 УК РСФСР и приговорен к высылке на 5 лет, выслан в исправительно-трудовые лагеря Северного края.

Эфенди вспоминал, как приехав в Архангельск, они шли огромной колонной по заснеженным улицам города, с низенькими старинными деревянными домами, тротуарами и улицами, застеленными досками, оттуда направили на лесозаготовки, в места, столь знакомые многи쬬¬¬¬ обездоленным, бывшим там долгие годы, оставшимися в живых. Затем его перевели в Белбалтлаг на строительство Беломорканала, который от начала и до конца строился силами заключенных. В значительной части это были уголовники, но также и большое число политических заключенных. По правовым меркам это были невиновные люди, прежде всего крестьяне, так называемые кулаки, в ходе первой волны коллективизации лишенные своих хозяйств и загнанные в рабочие лагеря. Кроме лиц духовного звания и прочих «классовых врагов», среди политических заключенных находились также представители дореволюционной интеллигенции — главным образом инженеры и экономисты, которых приговаривали по ложным обвинениям в саботаже.
Условия жизни Белбалтлага были нечеловеческими: в климатических условиях Приполярья, на голодном пайке, заключенные обязаны были выполнять чрезвычайно высокие нормы выработки. Они день и ночь проводили на рытье канала, по пояс в жидкой грязи, подгоняемые не только надсмотрщиками, но и членами своей бригады: тем, кто не выполнял норму, уменьшали и без того скудный рацион. Основными орудиями труда на строительстве были тачка, кувалда, лопата, топор и деревянный журавль для перемещения валунов. Заключенные, не выдержав невыносимых условий содержания и непосильной работы, умирали сотнями. Таким была одна дорога: в бетон (умерших на Беломорканале не хоронили, а просто засыпали, как попало в ямы, которые затем заливались бетоном и служили дном канала). А в это время газеты печатали передовицы, посвященные «перековке трудом» матерых рецидивистов и политических преступников. Оставшимся в живых сокращали сроки заключения. Система показала свою эффективность. Загвоздка была только в одном: сокращение сроков зарабатывали самые физически крепкие и работоспособные зэки.

Эфенди вспоминал, что в лагерях смерть не раз настигала его. Обладая крепкой верой во Всевышнего, физическим здоровьем, выдержкой и желанием вернуться на родину, он вынес все испытания и тяготы тюремной жизни. Будучи в ссылке Эфенди освоил русскую грамматику, подружившись с каторжником — армянином. По рассказам нового друга он впервые узнал о существовании радио и самолетов.

Досрочно освободившись из мест заключения Эфенди вернулся к своим прежним мирным занятиям, занимался врачеванием, нравственным воспитанием молодежи села. Очень любил животных, занимался выращиванием мелкого рогатого скота. Имел довольно крепкое хозяйство. Здесь он женился второй раз, от которой у него родились два сына Назим и Насруддин.

Однако, существующей в районе власти не давал покоя его возвращение на родину. Боясь новой смуты с его стороны, как от религиозного деятеля, пользующегося непререкаемым авторитетом среди населения, власти начали его преследование по формально-анкетным признакам, искали повода для его нейтрализации и по доносу кого-то из сельчан он был осужден, на этот раз как кулацкий элемент и приговорен к высылке. Хотя под кулаками понимались индивидуальные крестьянские хозяйства, систематически использовавшие труд наемных работников – батраков, в реальности в разряд таковых попадали и просто зажиточные крестьяне, использующие лишь труд членов своей семьи, особенно, если те деятели администрации, которые занимались раскулачиванием, имели с ним личные счеты. Эфенди входил в разряд последних и это его сгубило.

Нравственные и физические мучения повторно коснулись не только самого осужденного, но и на его родных и близких. Клеймо «врагов народа» легло на безвинных людей — на целую семью, которая также подлежала депортации. Хотя старший сын Эфенди от первого брака Мухудин незадолго до высылки был наслышан о грядущих гонениях, он не раз уговаривал родителей и братьев уйти в Турцию или Иран, через Грузию. Но они не согласились. Есть предположение, что Мухудину все-таки удалось пересечь границу и оказаться в Турции (о нем до сих пор нет достоверных данных).

Младший сын Эфенди — Насруддин рассказывал, что когда пошла волна раскулачивания, он был совсем мальчишкой, и больше всего запомнил как к ним несколько раз приходили и грабили, причем свои односельчане, из «активистов». К их очередному приходу Насруддину было сделано обрезание, и отец подарил ему перламутровый раскладной ножик, которым он не мог нарадоваться, и держал его под подушкой. Так вот, когда они пришли снова чем-нибудь поживиться, и Эфенди стал их совестить, что они все уже вынесли, что только можно, один из них подошел к лежащему после обрезания ребенку и забрал у мальчишки из под подушки его подарок. Эта обида больше всего, и на всю жизнь врезалась ему в память…

…В сырой и холодный осенний вечер, с какой-то товарной станции, под усиленным конвоем их начали грузить для отправки неведомо куда. В переполненных до предела стариками, женщинами и детьми вагонах для перевозки скота, продуваемых со всех сторон, без света и воды, почти месяц следовали они к неизвестному месту назначения. Во время коротких стоянок на глухих безлюдных разъездах, возле поезда в черном от паровозной копоти снегу хоронили умерших, так как уход от вагона дальше пяти шагов грозил расстрелом. Умирали сотнями, некоторые трупы просто скидывали в сугробы на ходу поезда. Не было туалета, поэтому было много умерших от разрыва мочевого пузыря, особенно женщин. Голодные и испуганные, убитые горем люди ехали »дорогой смерти» навстречу новым испытаниям.

Так, в одночасье, вместе с другими жертвами тоталитарной режима, семья Эфенди, оказалась в серой, необжитой степи со скудной растительностью, со свойственной ей скудной фауной и флорой — в Сокулукском районе Чуйской области Киргизской ССР. Люди здесь, сразу скооперировались и стали рыть для себя землянки, в которых жили по 2-3 семьи. На новом месте, Эфенди и его семья сразу приобрела статус спецпоселенцев. Формально они не считались заключенными, но на них распространялись определенные ограничения. С первых дней их расселения был установлен специальный комендантский режим, по которому депортированным под страхом каторги запрещалось переезжать из одного населенного пункта в другой или же навещать родственников без специальных пропусков. Они должны были ежемесячно отмечаться в спецкомендатуре. Их не принимали в партию, из их заработка удерживались деньги для содержания администрации спецпоселения, наконец, они были лишены избирательных прав.

Питание, особенно в начале, было крайне ограничено. Так как жили впроголодь, поэтому люди ели коренья и листья трав, жмых, мерзлый картофель, люцерну, крапиву, употребляли в пищу ящериц, сусликов,.. Кто сумел вывезти с собой драгоценности, ценные вещи, обменивали на хлеб. Многие болели, а выжили немногие, в то время, в местах поселения репрессированных, свирепствовали тиф, малярия. Много людей умерло от голода, от резкой перемены климата, от тоски по родине, душевных переживаний.

Главное, что спасало людей – это вера, единство и взаимопомощь. Несмотря на жесточайший надзор комендатуры, верующие люди собирались в определенном месте, завесив окна под лампадой, после полуночи совершали свои религиозные ритуалы. И конечно, выпавшие на их долю испытания облегчили доброе участие и помощь соседей, местного населения — киргизов, русских, представителей других национальностей, не утративших, в это суровое время, своей человечности.

…Шли годы, прошла война, где погиб сын Эфенди от первой жены Муджагид, трагически скончался от поражения током сын Назим, и из шестерых детей остались сын и две дочери. Но, несмотря на все лишения и утраты его семья постепенно вставала на ноги, благодаря титаническому труду и считалась одной из состоятельных в поселке. Эфенди и здесь продолжал свою духовную деятельность, и пользовался заслуженным уважением и авторитетом. Старожилы дагестанской диаспоры в Киргизии до сих пор рассказывают о нем как о сильном и честном человеке, не предавшем своей веры и принципов…

Эфенди не дождался своей реабилитации. После депортации, на своей исторической родине Эфенди побывал всего один раз в середине 50-х годов и больше Рича он так и не увидел. Он умер в 1974 году. Было ему 96 лет. Говорят, что на его похороны, чтобы выразить соболезнование, пришло столько людей со всей Средней Азии, что автомашин, кругом в поселке, где он жил, ставить было негде.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начале 50-х годов» все участники восстания в их числе и Махмудов Байрам-Али (Эфенди) были полностью реабилитированы. Признан он и как необоснованно подвергшийся политической репрессии к ходе коллективизации, также реабилитирован.

Пока, почти ничего не известно о судьбе его богатой библиотеки, о его трудах, а сохранившееся духовное наследие – часть его книг, находящихся у родственников, к сожалению, недоступна. Единственная копия одного из его рукописных трудов на арабском языке, находящаяся в распоряжении автора настоящего повествования, нуждается в квалифицированном переводе для дальнейшего введения ее в научный оборот.

…И все же, память об Эфенди – достойнейшем ричинце заслуженно вернулась на его историческую родину. И это радует!