Путешествие в Гоцатль

Я уже думала – не доедем. На выезде из темноты и прохлады Гимринского тоннеля нас встретили суровые мужчины в камуфляже и при оружии. И им страшно не понравилось что наш фотограф Руслан Алибеков, резво выбравшись из машины, принялся щелкать фотоаппаратом направо и налево. Резкий окрик, угрожающее движение автоматом, но все обошлось, нас не задержали, даже документы не потребовали. Еще несколько тоннелей, перепад темноты и яркого света, повороты, скалы, картинная густая синева Ирганайского водохранилища, сгустившееся небо над ним, мосты, три островерхие горы и вдруг у дороги одноэтажное строение, совсем одинокое и на нем вывеска «Универсам Гоцатль». Добрались, кажется.

— Эх, неудачный день выбрали. У нас по вторникам и пятницам – базарный день, сейчас в мастерских и нет никого. – Гимбат Гимбатов, директор гоцатлинского художественного комбината сокрушенно качает головой, ему хотелось бы показать комбинат во всей красе, а сейчас тут только один мастер. Он орудует газовой горелкой, разогревая резное кольцо, надевает его на серебряную заготовку – это будет рукоять кинжала – и несет щипцами к лежащей на боку пластиковой бутылке с прорезанным отверстием – остужать в воде. Руслан мечется с фотоаппаратом, а я думаю – как это все не нарядно выглядит. Трудно поверить, что так прозаически тускловатый кусок серебра превращается в волшебной красоты кувшины, серьги, кинжалы… Я же читала про Гоцатль, про первого мастера Ахкубека, который по легенде и начал заниматься этим ремеслом лет 300 назад и мне представлялось, что это своего рода священнодействие, выращивание чуда, как цветка фактически из ничего, из малого семечка. А тут – пластиковая бутылка с водой… Обескураживает.

— А можно поглядеть весь процесс? Ну, чтоб от начала и до конца.

— Весь? Тогда надо тут недели три, а то и месяц жить! Сначала надо расплавить слиток серебра, затем в вальцах раскатываем до тонкой пластины, затем еще и проволоку тянем, после пластинам придаем нужную форму, а еще гравировка, чернение, полировка, доработка деталей. Готовы на месяц остаться? Я так и думал. – Гимбат усмехается. С ним хочется соглашаться и кивать, он много лет кряду преподавал и, хотя мы ровесники, под его строгим взглядом я чувствую себя лохматой троечницей, с перепачканными мелом руками и невыполненным домашним заданием.

— Я – потомственный ювелир, с детства делал кольца, серьги, но всегда хотел быть биологом. Учился у вас в Махачакале с 5-го по 8-ой класс, учительница у нас была Александра Геогриевна Фролова, мы ее звали Кактус за прическу, дуля на затылке и из нее спицы торчат, так вот, она меня биологией и увлекла. Отец не стал возражать, он у меня немногословный был, только сказал — Где бы ни был – штихель не оставляй. Запомни, кровь тебя сюда еще приведет. Оказался прав. С 2008-го года я тут директорствую.

Во дворе комбината на выложенной ракушками или просто пестрыми камешками стене безглазый почти профиль Ленина, острая бородка вздернута и указывает на доску «Передовики производства». Из 12-ти фотографий остались только две, вместо остальных мертвая выщербленная стена и на этом фоне расположенный под тополем в окружении каких-то цветущих кустов бюст Гамзата Цадаса (комбинат носит его имя) кажется восхитительно живым.

— Для меня СССР еще не развалился, — Гимбат ведет нас в другой цех, — и комбинат мы поднимем. Понимаешь, мастеров-универсалов немного. Человек 30 на все селение. А у меня на комбинате работают 150. Есть товары массового производства и тут нужно поставить дело на поток, это эффективней. Одни гравируют, другие монтируют, делают пайку. Идемте, нам сюда.

В первой комнатке – рога. Пустотелые необработанные еще коровьи рога, лежат кучей на полу, будто животные тут торопливо раздевались, прежде чем уйти тихим безрогим стадом куда-то, где нет опасности, где вечнозеленая трава и ласковые телята. Шагаем через порог второй комнатки и там уже совсем иная картина. В моем детстве почти в каждом доме был, как минимум один такой рог. Висел на стенке или лежал за стеклом в серванте, рядом с ценными хрустальными фужерами. Я играла такими, отцу дарили к праздникам, а я утаскивала, ставила вверх тонкими изогнутыми шеями и это у меня были горянки, плывущие в танце или Царевны Лебедь. Оправленная мельхиором и серебром отшлифованная кость блестит, отливает перламутром. Те, что светлее – коровьи, те, что синевато-серые – буйволиные, а еще лежит один огромный рог – это дикий тур. Гимбат говорит, что такой же был недавно куплен для подарка Роберто Карлосу, звезде футбольного клуба «Анжи».

— Ты вот спрашивала, как формируется потребительский вкус, не отходим ли мы от традиций. Гляди, — Гимбат вертит в руках уже почти готовый рог, только цепочки нет пока, – раньше вот такие бляшки не делали. Случайно получилось, кто-то из мастеров слишком сильно сточил металл и сделал как бы заплатку, медальон пристроил. А людям понравилось, стали именно такие просить. Так что, если что и меняется – то не сильно. А спрос – огромный. Я вам даже готовую продукцию показать не могу – влет уходит! Так что здесь без конвейера – никак. Но мы сейчас поедем к племяннику моему, он как раз мастер-универсал, делает эксклюзивные вещи на заказ.

Едем по Гоцатлю, народ поднимается с рынка, закупившись – кто промтоварами, кто домашним сыром, кто мукой. На годекане сидят семеро молодых людей, лакомятся мороженным, лица у них полуденные разморенные, праздные. И тут же, рядом уверенными точными движениями разделывает баранью тушу веселый мужчина в синей бейсболке. Дорога петляет, проносятся мимо три пацана на великах, около памятника павшим на Великой Отечественной стоит женщина в черном, будто только что получила похоронку. Под старыми стенами, сложенными Бог знает когда — мальчишка в футболке с какими-то межпланетными кораблями, играет, подбрасывая вверх и не глядя, безошибочно ловя большущий апельсин, еще несколько десятков лет назад – немыслимую в горах диковину.

Солнце будто плавит картинку, в нее вливается зной, выгоревшая трава у обочины, робкие овцы, пыль дороги. А Гимбат рассказывает, как в стародавние времена хитроумные гоцатлинцы из толпы пленников, приведенных после набегов в село, выуживали мастеровых. Очень простой способ – вели по улице, а впереди, вот в такой же пыли, как та, по которой мы едем, раскидывали кусочки древесного угля и меди, если кто нагибался и поднимал – выдавал себя с головой. Уставший и голодный человек, да еще и плененный не станет тратить силы, поднимать какую-то несъедобную ерунду. Значит – мастер. Такому давали вольную и создавали все условия, чтоб остался в селе, закрепился тут и развивал ремесло.

Кстати, Гоцатль славился не только ювелирами, тут жили и медночеканщики и каменотесы. Прапрадед Гимбата как раз был каменосесом и на старом кладбище еще стоят два надгробия его работы. Близко-близко стоят, как два кинжала до середины вогнанные в землю. История почти шекспировская – два друга, стычка двух враждующих тухумов, гибель обоих друзей в этой стычке и полное примирение врагов над их могилами. Даже краска почти не потускнела – говорит Гимбат с законной гордостью, — а ведь сделано в самом начале ХХ-го века. И орнамент, что на надгробиях с тех пор называют в честь моего прапрадеда – узор Базарган. Нет, Руслан пусть идет, снимает, а тебе ближе подходить нельзя, женщинам вообще на кладбище нельзя.

Обижаюсь и тут же в отместку пристаю с расспросами насчет хунзахской ханши, мол, зачем гоцатлинец имам Гамзат-бек так жестоко расправился с Баху-бике и ее детьми? Чем замечателен Дагестан, так это тем, что даже события сто-, а то и двести- триста- летней давности еще будто совсем свежи. Люди готовы часами обсуждать верно ли поступил Сурхай-хан и имел ли легендарный Хочбар моральное право так страшно мстить за нарушение законов гостеприимства. Вот и Гимбат сразу включается в разговор о временах имама Шамиля, начинает горячо говорить, будто и не учили его в университетах научному строгому подходу к каждому явлению и событию.

Правильно убили! – чеканит Гимбат и рубит вязкий сонный воздух рукой, — Это не женщина была. Деспот! А вот сыновей ее – не нужно было, наверное… У нас до сих пор натянутые отношения с Хунзахом.

Переступая порог дома племянника Гимбата мастера Магомеда Магомедова, мы по инерции доругиваемся по поводу хунзахской ханши. Но и о ней и о Кавказской войне, и о натянутых отношениях между гоцатлинцами и хунзахцами забываем сразу – потому что прямо перед нами сидит очень важный мужчина полутора лет от роду и лопает борщ. Он то и дело промахивается, но иногда ложка идет, как родная и ни капли не проливается. «Ювелирная работа», – комментирует Гимбат.

Шутка нравится всем. Смеется Гимбат, смеется Магомед и его жена Хадижат, мы с Русланом тоже улыбаемся, а Исмаил – так зовут важного мужчину – тут же радостно опрокидывает на себя полную ложку яркого борща.

У Магомеда две мастерские. Одна на первом этаже, там «тяжелая артиллерия» — вальцы, приспособление для протягивания проволоки нужного диаметра, железный лоток с древесным углем. А вторая – наверху, рядом с кухней. Это – для тонкой работы. Маленькая, но очень симпатичная комнатка, светлая, с двумя окнами. В оба ломится солнце. На стене календарь за 2008-й год с фотографией Каабы, радио «Ватан» транслирует нашиды, под потолком лампочка без абажура, на столе россыпью еще безликие заготовки перстней и колец и инструменты. Среди них специальный молоточек из рога – чтобы придать нужную форму кольцу и не повредить, не оставить вмятины на мягком серебре.

— Я вам знаете, что скажу… Ювелир богатым никогда не будет, но и бедным не станет, семью прокормит, — Магомед говорит, склонившись над незаконченным кинжалом. На пальцах правой руки специальные чехольчики, чтоб не пораниться, остроту штихеля привычно проверяет на ногте, — Люди сейчас потянулись к старине, женщины просят грубоватые браслеты, какие носили их прабабки, тяжелые серьги. А многие мужчины заказывают перстни-печатки со специальным рисунком, который наносится в пятницу с утра до обеда. Это такие типа защищающие знаки. Как говоришь? Обереги? Да, они. Еще пистолеты, ружья заказывают, кинжалы, сабли. Клинки мы сами не делаем, везем из Харбука, Амузги, от тамошних мастеров, а наше дело – ножны и рукоять. Аварский орнамент – чем отличается, знаешь? На кубачинском все мелочью идет, смотри, а у нас крупный и только внутри этого крупного уже эта мелочь. Я вообще-то стараюсь рисунок не повторять, каждая работа – новый орнамент, у меня несколько общих тетрадей с рисунками…

— Он все время рисует, я уже сколько этих тетрадей сожгла! – Хадижат смеется, легко передвигаясь по кухне, отбирает у важного мужчины Исмаила русланов фотоаппарат, к которому он уже протянул цепкие лапки, моет ему мордочку и отправляет будущую звезду ювелирного дела во двор. Спрашиваю – почему на ее руках, руках жены ювелира ни колец, ни браслетов. Да ну, — отмахивается она, — в молодости муж баловал, дарил украшения, а я немножко поношу и все. Говорю – давай продадим. Неинтересно носить то, что сами делаем.

«Сами делаем» в данном случае надо понимать буквально. У Хадижат есть свои обязанности – нанесение черни. Этим в Гоцатле занимаются всего три человека и все – женщины. Сама операция выглядит несложной. Хадижат обрабатывает поверхность рукояти кинжала бесцветной жидкостью – раствором соли, буры и паташа – углекислого калия, а затем густо посыпает черным порошком и аккуратно растирает его пальцем. Теперь после обжига чернь расплавится и заполнит углубленные штрихи гравировки, оттеняя собой мягкий свет серебра. Любопытно, кто первым придумал делать этот сплав свинца, серебра и серы, что оживляет тонкие линии рисунка, делает его контрастным? Яндекс говорит, что черниговцы, мол, еще в 10-ом веке. Думаю, у гоцатлинцев может быть и своя версия.

Хадижат напивает нам в высокие стаканы густой, пахнущий дымком абрикосовый сок собственного приготовления и дает с собой в дорогу пакетик с абрикосами из своего сада. Они небольшие, с кислинкой и на бочках у них темные мелкие пятнышки, будто веснушки или кто обработал их чернью, чтобы подчеркнуть спелый, насыщенный их цвет. Трое мальчишек на великах катят за нашей машиной и я думаю – здорово, так и закончу репортаж, мол, провожали нас до самого выезда из села загорелые мальчишки. Но они вдруг сворачивают, теряя к нам интерес, и только старушка, с утра продававшая сыр у базарной площади, долго-долго смотрит нам вслед из-под руки. Будто хочет окликнуть, вернуть нас, будто не сказала чего-то очень важного..