Бежтинские сапожки, юбочка и коррида

Дорога… Выехали за город — уже счастье. Говорить не хочется. Ни водителю — Руслану. Ни фотографу — тоже Руслану. Ни мне. Смотрю в окно, будто впервые вижу. Помню, если появились на обочине первые холодильники — скоро Леваши. Холодильников будет много, они живут стадами по 15-25 штук. Как в первый раз увидела, так с тех пор и думаю — кто покупает их там, на дороге? Почему нельзя торговать в селе? Может, каждый, кто едет в горы, должен укротить дикий придорожный холодильник и только потом его пропускают туда, вверх, к водопадам и обрывам и к клокочущей в ущелье, желтой кипящей реке?

Тоннель

Водопад

Горная дорога

— Зачем едем-то? Про ваххабитов писать будете?

Это Руслан, наш водитель. Такой вопрос я сегодня услышу еще раз 7, как минимум. И каждый раз буду добросовестно отвечать. Рассказывать о прекрасных бежтинских сапожках с невозможным для меня названием «гьаькIаь», которые нигде в мире больше не делают. О том, что чудесное ремесло это умирает и вот одна бежтинская женщина Наизат Курбаналиева пытается его возродить. Книжку составила с точным описанием процесса, со старинными рисунками, которые переводятся как «листья» или «бараньи рога» или даже «звезды в рогах». Я буду размахивать руками, пытаясь описать, какая же красота эти вязаные и вышитые пестрые голенища (гъачо), верхняя часть (мицо), боковая (гIагъа), подошвы (тIукъа), загнутый кверху «бежтинский носик» (боой) и яркая нитяная бусинка на носике, названия которой я не знаю. Стану говорить, что красоты становится все меньше и меньше, что старые мастерицы уходят, а молодые уже не вяжут, а покупают обувь в магазинах… И каждый раз на меня будут смотреть, как на идиотку.

— Ааааа, я думал что-то серьезное…, — тянет Руслан.

Как рассказать, объяснить — насколько это серьезно и достойно внимания? Насколько живые и настоящие эти сапожки, сколько сил и времени у Наизат ушло на то, чтобы самой научится и другим рассказать о старинных узорах, о плотности вязки, о тонкой вышивке и разных хитростях, которые не каждому откроет опытная мастерица.

Что за дело человеку, думающему, как поднять и «поступить» детей в институт до того, что не сходятся больше женщины на традиционные сборища «гахIи», чтобы вместе прясть, а идут в магазин и покупают синтетические нитки. Ничего больше не говорю. Отворачиваюсь.

За окном уже прекрасные сады Гергебиля. Еще не сезон для абрикосов и душистых гергебильских персиков, у которых косточка сама выпрыгивает тебе в ладонь, пока сладкий липкий сок заливает пальцы. Это все будет позже, в начале августа, а пока деревья светятся лиловым, розовым разных оттенков, будто гроздь сирени. На ходу записывать трудно, ручка скачет по блокноту, выводя нечитаемые каракули, и я злюсь. Ведь хочется сразу все зафиксировать — ржавые остовы автомобилей, что служат чем-то вроде забора; сидящих у ворот — старика, вальяжного живописного и его маленькую сухую жену, которая «держит спинку», как вышедшая на пенсию балерина; ослика на середине дороги. Он стоит на выезде из очередного села и не сдвигается с места. Мы осторожно огибаем его, и в последний момент он лениво отворачивает голову — иначе бы задели зеркалом бокового вида.

Через час или полтора мы уже едем между огромных глыб ноздреватого грязного снега. Не так давно тут сошла лавина, снесла в ущелье ПАЗик и водитель за несколько минут — до, вышедший из машины, чудом остался жив.

Обвал

Последние 80 километров до Бежта ползем со скоростью 20 км. в час, разбрызгивая грязь и подпрыгивая на ухабах. Наконец, впереди погрангородок и шлагбаум. И тут мы зависаем. Оказывается за те пять лет, что я здесь не была, правила изменились и теперь одних паспортов и даже журналистских удостоверений недостаточно, ведь рядом граница с Грузией и «сами понимаете, какая ситуация». Мы вылезаем из жигуленка, разминаем ноги, сверху сыплет какая-то мокрая гадость. Пограничник, голубоглазый Джалил, не сводя с нас взгляда, докладывает по рации:

— Два карандашика и юбочка, — затем спрашивает, — Кто старший?

— Юбочка старшая, — отвечаю, шагаю вперед, чтоб по-армейски и тут же брызги и комья грязи по сторонам. Вляпалась прямо в лужу.

Долго ждем, пока нас «пробьют» по базе данных. За это время нас успевают спросить не везем ли книжки и газеты религиозной направленности, предлагают угоститься семечками и сделать «магар» по-быстрому (пять минут глядеть друг другу в глаза и пять минут целоваться) и в очередной раз кривятся, услышав мой рассказ о сапожках. Через 47 минут «карандашиков» и «юбочку» пропускают в Бежта.

Наизат ждет нас на центральной улице. Смотрю на нее, стоящую под зонтиком в щегольских полусапожках на каблучке, на проходящих мимо женщин, которые тоже — с зонтиками и на каблучках, на мужчин, что в практичных резиновых сапогах и понимаю — разговоры, что мы с Наизат вели в Махачкале — утопия. Не будут больше невесты на второй день свадьбы вязать «гьаькIаь» под бдительным взглядом вредной свекрови. Не станут в приданное девушкам давать обязательные две пары сапожек — на каждый день и нарядные. И односельчанин Наизат Увайс, о котором она рассказывала, мол, на все свадьбы ходит в традиционной обуви и танцует так, что залюбуешься — скорее всего, последний из могикан. На воротах и стенах домов «граффити» — «11-й класс 2010-й» и «5 «б» МОЛОДЦЫ!», очень много тарелок спутниковой связи, иномарки едут мимо бредущих коров.

— Смотри, смотри, да не туда, обернись же!

Сзади шум, выкрики, возня. Выскакиваем из машины. Руслан-фотограф чертыхается — дождь со снегом, снимки могут не получиться. А снимать есть что. Дерутся быки. Черный и белый. Кто-то их стравил, и тут же пустынная улица сделалась людной, шумной, дышащей. Древняя энергетика схватки накаляет воздух. Быки топчутся в грязи, рогами толкают один другого. Грузные. Грозные. Мальчишки отбегают от них, вскакивают на ступеньки домов, жадно смотрят. Нам приходится все время отъезжать — быки прут к нашей машине. Их стараются разнять, двое мужчин хватают доску, бегут. А мне не хочется, чтоб разнимали. Я увлеклась, болею за черного и, разумеется, он вдруг проваливается в какую-то яму прямо над обрывом. Самого не видно, только слышен обиженный голос. Белый победитель идет к нам. На правой ноге чуть ниже колена — рана.

Коррида

И вот тут все вдруг складывается в цельную картину. Этот бык, идущий под балконом полуразрушенного дома. Деревянная ажурная резьба, украшающая окна. Сами дома, нависающие над обрывом, по дну которого река несется так быстро и страшно, что кружится голова. И цель нашего приезда — пестрые, радостные, как песня бежтинские сапожки.

Вот жила тут много лет назад мастерица Ибрагимова Патимат по прозвищу ПаскIо (Наизат именно у нее училась ремеслу, выспрашивала про каждую петлю, про цвета, про нитки) и выглядывала эта, совсем еще молодая ПаскIо в окно, смотрела, как дерутся быки и снова возвращалась к своей работе. А рядом с ней, наверное, сидела мать или бабушка и говорила что-то вроде — «Тут «къакълис» надо. Плотную петлю. А тут — «гъолода» делай, говорю! Чередуй нитки!». И ПаскIо вязала, и спицы стучали, и расцветали диковинные узорчатые сапожки у нее в руках, а мокрый снег, так же, как и сейчас, падал на крыши и дым из труб поднимался в мутное серое небо.

Мы уже в школе искусств, где Наизат преподает ковроткачество. В углу печка, на стенах вязанные крючком салфетки и гипсовая маска головы Лаокоона с искривленным страдальчески ртом. На ковриках, брошенных на пол, устроились девочки — Патя, Ашура, Жанна и самая младшая Мадина. Перед ними горка шерсти, ее надо чесать специальной чесалкой, потом прясть из нее нить. Хитрые девчонки делают это неохотно, хихикают, жмутся друг к другу и кидаются шерстью.

Наизат Курбаналиева

Патя, Ашура, Жанна и Мадина

— Девочки, вязать станете? Сапожки. Ну, вот тебе раз.. Почему нет?

— Не хотим! Долго. Скучно.

Это самая бойкая — Ашура отвечает. Наизат немного нервничает. Ей бы хотелось иного ответа. Мне — тоже.

— А кем хотите стать?

Все хотят врачами. И второклашка Мадина, хоть и ни единого слова так и не сказала, тоже явно солидарна с подружками. Прощаясь, спрашиваю нарядную Патю в розовой шапочке и колготках в сиреневую и черную полоску: «У тебя какая любимая игрушка?»

— Барби.

Мы с Наизат в явном меньшинстве. Мы проигрываем, сдаем позиции, как черный бычок, свалившийся в яму. С нашей стороны только эмоции и наивные рассуждения о необходимости сохранить красоту и уникальность, о памяти и традициях. Против нас — экономические законы, глобализация, Барби, интернет и спутниковые тарелки, которые ловят какой-то очередной скверный российский сериал.

Именно его мы вполглаза смотрим дома у Наизат, куда заехали перекусить перед обратной дорогой. Наизат вздыхает, ей неловко, что с ученицами все так «непарадно» вышло. Она угощает нас вкуснющим супом с тефтелями, привозными помидорами, редиской, зеленью, апельсинами, пловом с курицей и чаем с малиновым вареньем. Хлеб — не лаваш, не чурек, покупная буханка. Из своего, здешнего, горского — только сыр, на который мы сразу жадно накидываемся.

Наизат, наконец, приносит и рассыпает по полу все связанные ею гьаькIаь. Это праздник. Пир для глаз. Белые с редкими узорами — мужские, густо украшенные, разноцветные — женские, крохотные — детские. Перебираем, трогаем, рассматриваем. Удивляемся, что даже подошва, такая, казалось бы, незначительная, не видная постороннему взгляду часть, и та в узорах. Наизат надевает на ладонь специальный браслет плотной вязки — подталкивать упирающуюся иглу, показывает, как вяжет. Говорит, будто оправдывается:

— Эти девочки… Я знаю, что не будут они вязать. Одна пара гьаькIаь — их опытная мастерица месяца два или три делает. Столько труда. И что потом? Нарядные сапожки 8 000 стоят. Кто их купит? Я на Шунудаг ездила. Возила повседневные. За 4 000. Одну пару всего купили. Но ведь нельзя, чтобы это пропало! Ведь надо что-то делать!

— Может, через интернет? Иностранцам, например, продавать…

Наизат пожимает плечами. С инетом, да и с компьютером она не в ладах, книгу ей чуть ли не все село помогало делать. Кто текст набирал, кто переводил, кто сканировал рисунки. Пятилетняя Хадижат жмется к маме, а племянник Закир тренер по вольной борьбе усмехается. Ему кажутся смешными и наши разговоры, и наши проблемы.

— Лучше о нашей спортшколе напиши. Вот где тема! Сельская школа, а столько чемпионов. Наизат говорила, что ее сын в Америке второе место занял? Я тренировал! Вон — медаль на стенке.

Мы рассматриваем медаль, цокаем языком, восхищаемся и начинаем прощаться. Всю обратную дорогу говорим, говорим и говорим. О том, как все-таки не хватает в душном городе этого воздуха, а в мире красоты. А еще о том, что скоро вообще ничего не будет и вот этого вкуснющего сыра, что нам на дорогу дала Наизат — тоже. Все будут привозить уже расфасованное, упакованное, ненастоящее. На заправке в Хаджалмахи выходим размяться и надышаться напоследок. К Руслану-фотографу подходят два пацаненка, они о чем-то говорят и пацанята уходят довольные.

— Чего хотели? — спрашиваю Русика.

Он смотрит обескураженно и отвечает:

— Десять рублей. На «Ролтон».

Наизат Курбаналиева

Водопровод

Магазин

Жанна

Мастерицы

Куклы

Стенд с детскими поделками в школе искусств

На улице

Дети

Непогода

Непогода

Река

Прерванный разговор

Туалет (дощатое строение над рекой)

Бежта

Старые дома в Бежта

Хотят в тепло

Молодая семья

Минарет

Бычок

Коррида

Разруха

Люди

Стадо

Старый дом

Граффити

Бежта

Горный ручей

Другие репортажи автора:

Унцукуль — металл и дерево

Репортаж о поезке в Балхар