Бежта: Наизат, мицо и гъачо

Тут, конечно, мне про непонятное, загадочное «мицо» все стало предельно ясно!

Если бы меня послали, если бы все-таки послали в командировку в прекрасное (или прекрасный?) Бежта, нам обеим было бы легче. Я уже была там пару лет назад и буквально влюбилась. Так что смогла бы написать про долгий и трудный путь, про улочки в старой части села, про открытые веранды и старинное кладбище. Не забыла бы Магомеда Кебедова, который строит и строит свои дороги. И вот такими приемами, погрузив в атмосферу, завалив деталями, отвела бы читателю глаза. И он бы не понял, какими несчастными и беспомощными мы с Наизат себя чувствовали. И вовсе не потому, что через пару минут после знакомства она напомнила мне про «женщин бальзаковского возраста».

Но поездка в Бежта, к сожалению, не состоялась. Вместо этого Наизат сама приехала в Махачкалу и теперь мы сидели в редакции журнала и смотрели друг на друга. Между нами был стол, на нем чашки со стынущим чаем, конфеты в вазочке, а еще по столу холодной лужей растеклось непонимание. Это потом уже обстановка разрядилась, мы вместе старались подыскивать нужные слова и хохотали, когда не получалось. А поначалу единственным, что веселило глаз и душу, были пестрые, восхитительные бежтинские сапожки с непроизносимым для меня названием «гьаькIаь». Я б сама их носила, и с превеликим удовольствием, честное слово! А Наизат Курбаналиева такие как раз и вяжет. Мало того, что вяжет, она еще издала методическое пособие с детальным описанием всех этапов сложного процесса, с техническим рисунком и с двумя десятками традиционных орнаментов. И вот на этих орнаментах мы сразу же споткнулись.

– Наизат, а они как переводятся? Вот этот, к примеру, «ца кIисо» или, не побоюсь этого слова, «хой» – они что обозначают? Нет, как это «не переводится»? Такого не бывает…

Минут через пять мы выяснили, что все-таки переводится. Что одно – это «звезды», другое – «бараньи рога», а есть еще и «звезды с рогами», и «листья» и много еще разного. Нет, у прежних поколений, конечно, не было ни «технического рисунка» на миллиметровке (Наизат сама ее изготавливала, брала обычный тетрадный лист, делила каждую клеточку на 4 части и пропускала лист через ксерокс), узор они копировали на глазок, но древние названия сохранились. И традиция делать рисунок для мужской обуви более мелким, чем для женской – тоже. А тут у нас опять возникли «культурологические разночтения». Мне, к примеру, казалось, что белый цвет – это очень нарядно и было непонятно, отчего белые гьаькIаь носят исключительно мужчины. «Как же ты не поймешь, – говорила Наизат, – нарядный – это не белый. Нарядный – это узор, чтобы глаза радовались! Смотри, вот тут, на женских – и красный цвет, и синий, и еще желтый с зеленым. Красиво же! И я тебе скажу – таких, как у нас, сапожек нигде больше нету. В соседнем цунтинском районе они не такие пестрые и виды петель у нас разнообразней. И еще у бежтинских такие красивые аккуратные носики, не сильно загибаются. Да я только по обуви могу сказать, откуда человек».

Вообще-то, Наизат – ковровщица, закончила махачкалинское художественное училище им. Джемала, до сих пор помнит имя своего педагога Татьяны Борисовны Багролюбовой и именно ковроткачество и преподает в бежтинской школе искусств. В этой школе, к моему удивлению, помимо «вязания», «резьбы по дереву» и «рисунка» есть еще и предмет «хореография». Разучивают, понятное дело, не падеспани какие-нибудь с самбой и румбой, а сугубо национальные танцы, но все равно странно. Казалось бы, зачем специально обучать тому, что человек видит с младенчества. Но, видимо, нужно. Ведь те же гьаькIаь раньше вязались в каждом доме, невесте на второй день свадьбы давали довязать начатую обувь, и хотя Наизат уверяет, что попадись среди невест-мастериц одна неумеха, над ней бы никто не стал бы насмехаться – я не слишком поверила. Думаю, такая стала бы посмешищем для всего села. Во всяком случае, для женской его части. – Я делала эту книгу… ну, чтобы не потерялись исторические корни народа, старалась сохранить традицию и приобщить подрастающее поколение… Чего смеешься? Опять не так сказала?

– Конечно, не так! Мне не надо, как на собрании, расскажите по-человечески… А по-человечески было, наверное, так. Жила себе девочка Наизат и видела вокруг красоту. Можно сказать даже избыточную красоту. Ведь не только голенища (гъачо), верхняя часть (мицо), боковая (гIагъа) и загнутый кверху «бежтинский носик» (боой), но и подошвы (тIукъа) у сапожек – и те не кожаные, а вывязанные, да еще и в узорах. Хотя, казалось бы, кто их видит, эти подошвы? Так вот, жила наша девочка, взрослела и в какой-то момент заметила, что красоты стало меньше. Слишком трудоемкий процесс – это вязание и мельчайшая вышивка. На пару сапожек у мастерицы два, а то и три месяца уходит. А в магазинах полно дешевой и «модной» обуви. И сначала девочке, вероятно, было все равно, а потом стало чего-то не хватать. Может быть, маминых рук, которые отпарывали истершуюся подошву и вывязывали новую, может, ярких, пестрых узоров. Ведь те две пары гьаькIаь – праздничные и повседневные, что вошли в ее приданое, уже сносились, а новых не было. Одним словом, уже совсем взрослая девочка, педагог, мать троих «пацанов», как она сама их называет, пошла заново учиться. Потому что если тебе чего-то не хватает, той же красоты, скажем, то именно ты должен ее делать. Сам. Но Наизат в жизни сапожки не вязала, а вязала только джурабки. И другие женщины ее поколения ничего такого не умели, а старых мастериц в селе уже мало осталось. Не осталось и прежних ниток, и традиции «гахIи» – это когда женщины собираются вместе и прядут. Даже своей колодки – вещи крайне необходимой – у Наизат тоже не было. Пришлось побегать.

– Я всюду ходила, ходила, люди даже удивлялись. У моих племянниц спрашивали – чего ваша тетя целыми днями ходит по селу туда-сюда? А потом пришла к Ибрагимовой Патимат, у нее еще прозвище ПаскIо…. Опять ты свое «как переводится?». Не знаю! Ты слушать будешь или переводить? В общем, пришла я к ПаскIо, начала ля-ля-ля, хочу сохранить ваше искусство… Ну, потом сели рядом и начали вязать. Она мне показывала каждую петлю, а я за ней записывала. Вот так просто. Днем ходила по селу «туда-сюда», записывала, а вечером, покормив семью и убрав со стола, расстилала на нем собственноручно изготовленную «миллиметровку» (на фабричной слишком мелкие квадратики оказались) и цветными карандашами своих «пацанов» рисовала и раскрашивала узоры. Чтобы не только рисунок сохранить, но и цветовой код. Ведь кто сейчас помнит, что традиционно в одежде почти всех дагестанских народов красный – это цвет очищения, благополучия, белый – символ радости, а черный – для умилостивления духов предков. Но в такие тонкости Наизат не вдавалась. Она работала над книгой. Чтоб не только себе, чтоб любому, кто пожелает научиться, не поленится запомнить все эти «лицевые петли», «стебельчатые швы» и прочие тонкости, – была доступна уходящая красота. Работа отняла год, а потом у Наизат родилась дочь. После трех мальчиков – Хадижат. Будто специально, чтобы было кому рядом с мамой вывязывать и расшивать тонкими узорами удивительную обувь. «Дочку научите?» – спрашиваю. «Обязательно», – отвечает. Но это потом, девочка еще маленькая и участия в маминой работе принять не может. Зато, когда я узнала, сколько людей в работе Наизат уже поучаствовало – развеселилась. Племянница Мудрикат – переводила текст на русский. Секретарь ЖКХ Раджабова Атикат набирала его на компьютере. Султанова Патимат, тоже секретарь – распечатывала и сканировала, и я уже незнаю, что еще делала. Всех, кто помогал, в одной статье, конечно, не перечислишь, но будьте уверены, это добрые люди, Наизат на этом настаивала. Имена называла, обижалась, что не всех можно вписать!

– Если честно, я учу детей, но не надеюсь, что все в Бежта станут вязать и носить эти сапожки. Хотя я сама с удовольствием их надеваю. Особенно на свадьбы. Да и не я одна. Вот есть у нас Увайс, он примерно по возрасту, как я, 44-45 ему. Так на каждой свадьбе он в гьаькIаь танцует. Я смотрю на эту обувь и та-а-ак нравится мне!

Наизат опять перевязывает платок. Мне нечего ей сказать. Нечем утешить или подбодрить. Ведь столько всего уже ушло. Где, например, узкие нижние штанишки, что надевались под широкие верхние и в которые горские модницы вшивали хрустящую бумагу? Кто, кроме стариков, сейчас носит овчинные шубы с рукавами-карманами? А «рогатые чохто» горянок из Ботлиха? Нет их. Остались разве что в музеях. Я вот бы купила себе такие сапожки, правда, и носила бы… Но семь, а то и восемь тысяч (а по-другому не получается, ручная работа!) за пару пусть и нарядных сапожек – для меня дорогое удовольствие. Они ведь в слякотной махачкалинской зиме (я уже молчу о весне и осени) тут же сойдут на нет. Так, видимо, не только я рассуждаю. Во всяком случае, на Шунудагской бьеннале Наизат продала лишь одну пару. Хотя там прогуливалась и приценивалась ко всему масса состоятельного народу, а сапожки были повседневные и стоили, соответственно, дешевле. Всего четыре тысячи рублей.

Мы пьем остывший чай и печально молчим, глядя на кучу разноцветных, праздничных, как веселая песня, гьаькIаь. Сейчас Наизат упакует их и уедет, забрав этот праздник с собой. А мне останется лишь ее книжка. И вот эта статья с фотографиями.