Чох

— Мальчик, сюда иди! Вот сюда, да!

Голос слабый, старый совсем, но такой, что не услышать невозможно. Как невозможно не сделать то, что говорит его обладательница — девяностолетняя Сапият.

Сапият живёт в своём доме в старинном Чохе одна. Хотя — не совсем одна. Внутри её дома свили гнездо ласточки: прямо на балке под потолком. Под гнездом Сапият заботливо положила газетку — ласточки, наплевав на приличия, гадят на пол, точнее — на ковёр.

Влетают в окно огромной веранды, а вылетают из другого окна — на кухне. Они — шустры и проворны. Сапият — давно уже нет: опираясь на палку, она, раскачиваясь из стороны в сторону, неспешно перемещается от крыльца, где минуту назад грелась на солнышке, к плите, на которой вовсю кипит чайник.

— Мальчик, садись!

Мальчик — это 42-летний я.

Дети Сапият разъехались. Она и сама уезжает отсюда на зиму, но лето — это святое. Весной, летом и осенью она живёт здесь — дома, ни с кем особо не разговаривает, пьёт чай, смотрит за домом, зовёт редких приезжих к себе в гости и ворчит на ласточек. Ласточки в ответ молчат, стремительно перемещаясь от окна к окну…

Окна тут во всю стену. Обзор потрясающий. Сапият использует своё выгодное положение во всю — взяв в руки бинокль, она обозревает окрестности и наблюдает за соседями. Но пока я тут, она поит меня чаем, рассказывает про своих детей и вспоминает, каким Чох был почти век назад.

Для древнего Чоха Сапият совсем маленькая девочка. Он обдувает её ветерком. Она поправляет платок на голове. Ласточка облетает вокруг люстры. Люстра позвякивает на ветру. Это — время. Хотя, кажется, что и Чох, и бабушка Сапият давно уже вне его, как, впрочем, и я сам — мальчик с седой бородой.

Борис Войцеховский